И оттого, что член у Расима был не пипеточный, а ощутимо большой, длинный и толстый, ладонь Димкина тут же превратилась в сплошную эрогенную зону, — Димка, смещая на члене крайнюю плоть, то и дело касался пальцем клейко-влажной головки, и Расим, от наслаждения сжимая, стискивая ягодицы, чувствовал, как т а м, куда Д и м а пытался добраться пальцами, всё полыхает от небывалого удовольствия… наконец, оторвавшись от губ Расима — выпустив губы его из губ своих, Димка чуть слышно выдохнул:
— Расик… — и тут же, не удержавшись, снова ткнулся губами Расиму в кончик носа, скользнул губами по щеке, по шее, по мочке уха, одновременно с этим сладострастно вдавливаясь пахом — напряженно гудящим членом — в бедро лежащего на спине парня. — Расик… — повторил Димка, словно в бреду; чувства переполняли Димку, и голос его прерывисто, жарко дрожал… собственно, это был даже не голос, а это была жаром выдыхаемая — в звуки превращаемая — сама любовь… и страсть, и нежность, и любовь, — "пятое время года" — мог бы подумать ликующий от любви Димка, но все его внятные мысли были вытеснены из головы ощущением бесконечного, и сердцем, и телом ощущаемого счастья. — Расик… — в третий раз прошептал-выдохнул Димка, страстно сжимая в ладони Расимов член — хаотичным касанием губ целуя Расима в щеки, в горячие губы, в глаза, в подбородок…
— Что? — чуть слышно отозвался Расим, почувствовав, как губы его сделались вдруг непослушными — словно чужими, едва шевелящимися… пылающие губы Расима от страстного Димкиного сосания стали большими и толстыми, словно они непомерно опухли — налились, наполнились жаркой страстью.
— Давай… давай трусы снимем… — прошептал Димка; выпустив из ладони член Расима, в тесноте Расимовых трусов Димка скользнул ладонью по мошонке, и ладонь его, сложенная лодочкой, тут же наполнилась крупными мальчишескими яйцами.
— Ты первый… — прошептал Расим, в ту же секунду подумав, что теперь, когда Д и м и н а рука была у него, у Расима, в трусах, когда Д и м а ласкал рукой его возбуждённый член, а он, Расим, этому нисколечко не противился, когда Д и м а со всей откровенностью целовал его в губы, в лицо, в шею, это — кто из них первым снимет трусы — уже не имело никакого значения… слова прозвучали по-детски наивно — как будто они, два маленьких мальчика, решали сакраментальный вопрос, кто из них первым должен открыть, обнажить, показать другому свой драгоценный пипис.
*****
— Расик… как скажешь… как ты мне скажешь, так и будет! — с жаром выдохнул Димка, тут же вставая на колени.
Димка стянул, нетерпеливо сдёрнул с себя трусы, и член его, залупившийся влажной, липко-клейкой головкой, упруго дернулся, радостно подпрыгнул вверх, почувствовав желаемое освобождение, — немаленький, чуть изогнутый от частых суходрочек, возбуждённо окаменевший Димкин член, распираемый жаркой страстью, в боевой готовности застыл, сладостно замер, обнаженной головкой устремившись к потолку…
Член привычно запросился в руку, и Димку на секунду стиснул его, сладострастно, до боли сжал в ладони, но уже в следующую секунду Димкины руки оказались на бёдрах Расима, — зацепив пальцами за резинку, Димка нетерпеливо потянул трусы с Расима, и Расим тут же невольно подался бедрами вверх, приподнимая, отрывая от постели юный мальчишеский зад — то ли желая облегчить Д и м е задачу, желая ему, Д и м е, помочь, то ли стремясь побыстрее освободиться от пеленающих, ощутимо стесняющих, а потому мешающих, совершенно ненужных т е п е р ь трусов…
Трусы Расима вслед за трусами Димки полетели на соседнюю — Димкину — кровать, — теперь они, Расим и Димка, были совершенно голые… они были — друг перед другом — совершенно нагие, и эта их полная обнаженность рождала в душе каждого ощущение первозданной, ничем не ограниченной свободы, как если б они, два неприкрыто возбуждённых парня, находились не в номере гостиницы, а находились где-нибудь на затерянном, никому неведомом острове, куда никогда не ступала нога человека: голый Расик лежал на спине, чуть раздвинув, расставив ноги, голый Димка стоял перед ним на коленях, и оба они ощущали, как в их раскалённых страстью телах плавится неистребимое, уже не подвластное им желание слиться в одно нерасторжимое целое…
П я т о е в р е м я г о д а, — это ли было не подлинное, не настоящее счастье?! И хотя в голове Расима, затуманенной сладким, вполне естественным удовольствием, еще не возникла, ни разу не вспыхнула мысль о любви, то есть слово "любовь" — само слово — ещё не пришло ему в голову, это, по сути, уже ничего не меняло… разве дело было в словах — в названиях чувств, а не в самих чувствах, распирающих грудь? Ничего не говоря — ни о чём не спрашивая, Димка без малейшего колебания наклонился над пахом любимого Расика, и Расим в ту же секунду почувствовал, как к головке его напряженного члена уверенно и оттого абсолютно естественно прикоснулись, мягко прижались горячие, влажные, обжигающе сладкие Д и м и н ы губы… невольно сжав, стиснув мышцы сфинктера, Расим содрогнулся от наслаждения — замер от нового ощущения, сладкой волной прокатившегося по телу.
Головка члена у Расика была влажной, чуть солоноватой, но эта естественная солоноватость влюблённого Димку нисколько не смутила, — у него у самого от возбуждения всегда выступала из члена перламутровая капелька увлажняющей смазки, и Димки, занимаясь мастурбацией, из любопытства пару раз пробовал эту естественную влажность на вкус… головка члена у Расика была липко-солоноватой, и это лишний раз свидетельствовало о том, что Расим — любимый Расим — был возбуждён по-настоящему, — Димка, округляя губы, медленно вобрал голову в рот… блин, какой же это был кайф — ощущать во рту горячий, возбуждённо твёрдый член любимого Расика!
Задержав губы на крайней плоти — влажным кольцом пламенеющих губ обжимая член в районе уздечки, Димка круговым движением языка облизал головку во рту, одновременно с этим пальцами правой руки теребя, лаская мошонку… именно так Димка делал всё это в своих неуёмных фантазиях, когда, задыхаясь от наслаждения, мастурбировал перед сном! Но то были его фантазии — то были грёзы-мечты, а теперь всё было в реале, было всё наяву, и оттого, что всё это было на самом деле, у него, у Димки, сладко кружилась голова, — вбирая член Расика в рот — ощущая губами нежную кожу, обтянувшую твёрдый ствол, Димка медленно заскользил обжимающим, влажно-упругим кольцом пылающих губ вдоль горячего, несгибаемо твёрдого члена…
У Расима перехватило дыхание — от кайфа, щекотливо полыхнувшего и в члене, и в промежности, и в туго стиснутых, конвульсивно дёрнувшихся мышцах девственного ануса, — Димка, ритмично двигая головой, плавно заскользил вверх-вниз губами по горячему, вертикально торчащему члену, и у Расима, от наслаждения закрывшего глаза, мелькнула мысль, что, делая так, Д и м а ему, Расиму, всецело доверяет, считает его, Расима, своим н а с т о я щ и м другом… разве не этого он, Расим, хотел в глубине своей души — не этой к о н е ч н о й искренности он жаждал, думая о н а с т о я щ е й дружбе с Д и м о й?
Конечно, он совершенно не думал, что можно т а к… но разве т а к — разве то, что делал Д и м а — не являлось свидетельством их абсолютно доверительных и потому по-настоящему дружеских отношений? Они теперь будут — как одно целое… думать об этом — осознавать это — было не менее сладко, чем ощущать, как горячие Д и м и н ы губы ритмично скользят по члену вверх-вниз…