Ну, то есть, сначала они любили страстно и жарко друг друга на полу — на расстеленных рядом махровых полотенцах… потом любили они друг друга в ванне — под струями льющей сверху воды… потом, когда, шаля и дурачась, они насухо вытерли друг друга и, не включая в номере свет, вновь улеглись в постель, времени на сон уже практически не оставалось… то есть, можно было б, конечно, забыться коротким сном, ничуть не заботясь о том, что они могут проспать, потому как проспать они, Расик и Димка, не могли в принципе — звероподобное революционное танго в будильнике Димкиного телефона, начинавшееся сакральным словом "вставай", способно было с лёгкостью разбудить не только их, а даже глухих за стенкой, но Расик сказал:
— Дим, давай спать не будем совсем… давай? — и Димка, обнимая любимого Расика — прижимая его к себе, отозвался в ответ:
— Давай… я, Расик, как ты!
Спать им действительно не хотелось — сна у обоих не было ни в одном глазу, и они… всё оставшееся до подъёма время то разговаривали, то целовались, то обнимались, лаская друг друга, и снова — говорили, говорили, говорили… не могли наговориться! Cum res unimum occupavere verba ambient — слова приходят, если предмет наполняет душу… разве не так?
На исходе последней ночи своего совместного проживания в гостинице они любили друг друга con lanezza — любили con morbidezza, но эта тихая кроткая нежность на исходе последней их ночи была не менее чувственна и упоительна, чем любовь con tutta forza! Они любили друг друга… и что им было с того, что в ночи за окном была осень?
За окном была осень, и уже подступала, дышала ей в спину зима: ветер рвал с деревьев последние листья… мракобесы стучали копытами… уголовники правили бал… кто-то где-то кого-то насиловал — и козлы потирали руки: в мире, лишенном любви, всегда можно утешить слабого или несчастного по прейскуранту… много чего было там, за окном!
Дождь холодный стучал, барабанил в окно, но Димка и Расик его не слышали — в их юных, никем и ничем не растленных душах звучала музыка первой любви, — неутолимо лаская друг друга, они решали-планировали, где и как они будут встречаться, когда вернуться домой… собственно, всю вторую половину дня у Димки дома никого не бывало — родители Димкины были на работе, и потому Расик после школы мог приходить к нему, к Димке, в гости; конечно, такого уже не будет — чтоб, просыпаясь утром в одной постели, говорить друг другу "доброе утро"… ну, и что? А просто видеть Расика у себя дома — разве это был не кайф? И вовсе необязательно трахаться — каждый раз вставлять один в одного пиписы…
— Вовсе не обязательно, — проговорил Димка, целуя Расима в губы.
— Ага, это сейчас ты так говоришь… а сам, блин, всё время хочешь! — засмеялся Расим, прижимаясь к Димке.
— Ну, хочу… а я что — виноват, что хочу? — парировал Димка. — Я ж хочу не вообще — не абы с кем, а хочу я, Расик, только с тобой… разве это плохо?
— Не знаю… — Расим, говоря "не знаю", прижался губами к Димкиной щеке — поцеловал Димку в щеку.
— Как, блин, "не знаю"? — отозвался Димка, изображая голосом своё максимальное возмущение. — Расик, ты что — не любишь меня?
— Я не про нас… я вообще! — хмыкнул Расим. — Вообще… почему все считают, что это плохо? Ну, когда парень с парнем… как мы с тобой!
— Ну, во-первых, не все так считают… мы ж с тобой так не считаем! — улыбнулся Димка, теребя пальцами полунапряженный — упруго-мягкий, как сарделька — Расиков пипис. — Мы с тобой так не считаем, и это — для нас! — главное… это во-первых. Во-вторых: кто-то лишь делает вид, что считает, что это плохо, а на самом деле… на самом деле вовсе так не считает! Говорить — для отвода глаз — можно же всё, что угодно! И я думаю… — Димка подумал про себя самого, — что таких "считающих" очень даже немало!
— Как мы с тобой! — засмеялся Расим. — Сами делаем вид, что это плохо, а сами…