На следующий день я снова дрочил. На этот раз, уединившись в туалете. Тут все располагало к интимности, вид унитаза, запахи. Я вдыхал и неистово двигал рукой по стволу своего органа. Перед глазами стоял Он и обвинял меня в страшных изращениях. Наконец пришел оргазм, я изливаю сперму в отхожее место и избавляюсь от его образа.
Ночью в постели я вновь мысленно переживаю угрозы и унижения от Антона Николаевича. Я постоянно о них думаю, боюсь их и хочу о них думать. Это новая жизнь, я буду послушным и заслужу его снисхождение. Я уже не мог остановиться, член стоит, и я его ласкаю. Еще мгновение и спускаю в трусы. Теперь засыпаю.
Так прошло два дня. Утром, застилая постель, я увидел два больших серых пятна от ночных поллюций. Меня сковал ужас. Я перевернул простынь, но пятна все равно были заметны. Со школы я сбежал пораньше, чтобы уничтожить следы. Открыв дверь, я просто застыл. Моя постель разбросана, а простынь была вывернута на показ так, чтобы пятна занимали центральное место.
Антон Николаевич окинул меня гневным взглядом, затем встал и закрыл дверь нашей комнаты на ключ.
— Заходи, сейчас я тебе устрою.
Я на ватных ногах прошел к своей кровати и хотел застелить постель, чтобы быстрее скрыть свой стыд. Ранее он никогда не замыкал комнату, хотя взбучки делал мне достаточно серьезные. Что же меня ждет на этот раз? У меня тряслись руки и ноги от страха.
Он подошел ко мне сзади, взял за шею и силой наклонил к простыни.
— Слизывай свою кончину, мразь такая.
Он не кричал, но слышались металлические нотки в его голосе. Я сначала просто ткнулся лицом в пятна, но он надавил, и я начал лизать.
— Я тебя отучу от дрочки, мерзавец.
Мне было обидно и стыдно, но за ним сила и я лизал засохшую сперму, пытаясь быстрее очистить простынь. В тайне я надеялся, что этим и закончится, но как я ошибался.
— А теперь раздевайся! Я посмотрю, что у тебя там не так.
Он отпустил мою шею, и наблюдал, как я нерешительно снимаю рубашку.
— Наголо, блядь такая! Я посмотрю, чем ты там анонируешь. Может тебе, что-то там мешает, так я это удалю.
Я тут же начал скулить:
— Антон Николаевич, миленький, ну не надо. Слезы ручьем лились с моих глаз.
У него в руках появился ремень, и он со всего маху ударил меня по бедрам. Я взвизгнул и содрал с себя брюки. На заднице и на бедре горел багрово-красный след от удара.
— Еще хочешь, блядь такая? Живее.
Его взгляд выражал презрение.
Я стоял уже в одних трусах.
— Уже. Вымолвил я с надеждой.
— Трусы снимай, сволочь.
Его тон не давал мне возможности просить. Ослушаться, значит погубить себя, он изобьет и всем расскажет. Я покорно, со слезами на глазах, снял трусы и бросил их на пол.
— Убери руки.
— Только не бейте, прошу вас.
Я боялся, что он начнет бить по яйцам, и член у меня уже никогда не встанет. Руки пришлось убрать. Мой пенис не был маленьким, но в это время представлял собой жалкую сморщенную сосиску.
— Будешь рыдать, я тебе на одну ногу наступлю, а за другую потяну. Понял меня?
— Умоляю вас, Антон Николаевич, давайте я на колени стану, простите меня, я больше никогда не буду. Мной завладела настоящая паника. Не ожидая его согласия, я опустился на колени, наклонил голову и стоял так в ожидании его решения.
— Ниже наклоняйся, мерзавец. Что ты обозначаешь? Целуй мои ноги.