Он кинул меня на спину.
— Высунь язык, шлюха.
Он отдавал команды слишком громко. Я это понимал, и внутри у меня все просто сжималось. Что подумает моя мама?
Антон Николаевич руками раздвинул ягодицы и присел надо мной. Сначала по моему языку прошлись волосатые яйца, и вот я уткнулся в зловонное мерзкое место. Тут все заросло волосами и пахло засохшим калом. Почувствовал попадание, он ерзал по языку и губам, приподымался и садился на мой рот. Он просто трахал мой язык своей жопой. Дырочка постепенно расходилась и мой язык как буравчик сверлил ее глубже и глубже. Он начал стонать и откровенно получать удовольствие. Я уже не мог двигать губами, он садился мне на лицо все сильнее, пока я не начал задыхаться. Но тут он, наконец, приподнялся, его член стоял как кол и он даже не глянув на меня вновь направился на диван. Слабые протесты мамы, и вот он уже ее снова сношает как какую то куклу. Однотонность грубых движений длилась минут десять, он никак не мог кончить. Вот приостановился, и тут же мама взмолилась.
— Антоша сюда не надо, мне больно. Прошу тебя, ну не наааадо… Не спеши вводить.
Минутная заминка и он двигался с прежним темпераментом. На этот раз мама стонала громко, мне даже показалось что она всхлыпывает. По-моему ей не очень нравилось происходящее. Он кончал долго, вгоняя маме в промежность свой орган в бешенном ритме. В этот раз он рычал как зверь, а когда кончил, просто свалился на диван. Мама продолжала стонать, и из ее шепота я понял, что он ее драл в анус. Как же он смог там поместиться? Это просто невозможно. И так двигаться? Я был уверен, что мамина жопа разорвана. Она долго была на кухне. Я даже не дождался ее возвращения и заснул в полном изнеможении.
Жизнь после всего этого изменилась и потекла своим чередом. Постепенно я успокоился, престал переживать происходящее как потрясение. Фактически Антон Николаевич держал мою жизнь в своих руках. Он сделал из меня свою девку. Принес еще трое женских трусиков, и когда мама была на сутках, то я целый день вынужден ходить в женском белье.
Уже с самого утра, после ухода мамы, я был в томительном ожидании вечера. Его наступление всегда пугало и заставляло учащенно биться сердце.
После школы я мылся и начисто подбривал яички и член. Волоски еще не огрубели как на взрослых органах, но Антон Николаевич не терпел каких либо зарослей, чтобы мой стыд ничего не скрывало.
Я закрывался в туалете, намыливал промежность и тщательно сбривал даже самую незаметную поросль. Не могу передать силу того возбуждения, которое мной овладевало при этой подготовке. Сама интимная комната, унитаз, запахи возбуждали меня. Это место всеобщего оголения, мочеиспускания и испражнения. Я всегда мечтал подглядывать за этим. Я искал любые незаметные дырочки, исследовал окно выходящее из туалета в кухню, но все было тщетно.
В процессе бритья я иногда играл своим членом, слюнил головку, гладил ее, закатывал крайнюю плоть, ласкал яички, иногда доводил до оргазма, изливая семя прямо в унитаз. Вода уничтожала следы, а я расслабленный и довольный, шел в комнату, ожидая своего насильника.
Соседи по коммуналке никогда особо не досматривались к моим задержкам в туалете, либо странно-частым процедурам мытья на кухне. Там я закрывался на крючок и споласкивался перед каждой экзекуцией.
Однажды Паша застал меня при стирке женских трусиков, но промолчал и сделал вид, что не заметил. Меня это почему-то очень взволновало и даже просто воспоминания об этом эпизоде страшно возбуждали. Пугало, что соседи могли, что-либо заподозрить, но этот страх и в помине не мог сравниться с ужасом распространения слухов по школе. Это было просто не мыслимо.
Маша кроме здрасте ничего мне не говорила, была скромной и какой то даже запуганной. Она иногда болтала с мамой, а та потом все рассказывала Антону Николаевичу и хихикала вместе с ним над подробностями.
Вечером приходил Он. Я боялся даже смотреть ему в глаза и ждал своей участи. Сначала я облаченный в женское белье садился у его ног, мыл и массировал ему ступни. По ходу он тыкал мне их по очереди в лицо, и я их целовал и лизал пальчики. Это его очень заводило. Он говорил, что я его раб и должен повиноваться во всем. И я повиновался.
— Соси, шлюха!
Он любил не спеша, и долго. Сначала стоя на коленях. Я нежно брал губами его головку, облизывал ее, сосал крайнюю плоть, проникал под нее языком. Затем я губами оголял головку, сжимал ее во рту, лаская выход мочевого канала. Я слушал его довольные вздохи и пытался сделать еще приятнее своему мучителю. Ему нравилось, как я вылизываю яички, заглатываю их, ласкаю пальчиками.
Он сидел на диване, опершись спиной в подушку, закрыв глаза и издавая томные звуки при каждом удачном повороте моего язычка.
— Да, да, соси сука. Вылижи мои яйца, лижи, лижи их, блядь.