Наконец он почувствовал, что готов, и, поднявшись, подложил ей под голову подушку. Она автоматически открыла рот, и он ввёл туда член, прикрыв глаза и отдавшись на волю её умелого языка. Пожалуй, этим он гордился больше всего — тем, что смог воспитать из неё такую хорошую соску. Интересно, получает ли она сама от этого удовольствие — заглатывая и облизывая член своего мужа, не имея никакой возможности извлечь от него запретный оргазм. Делая минет человеку, который обрёк её на вечную пытку половым воздержанием.
Раз за разом глотая сперму человека, который навсегда лишил её доступа к собственным интимным местам. Впрочем, это не имело значения. Всё равно после стольких умело применённых наказаний ей не оставалось ничего другого — если она не хотела подвергнуться очередному из них. Но этого она сейчас явно не хотела. Сейчас она хотела только одного — и, не в силах получить желаемое, всё насаживалась и насаживалась своим хорошеньким ротиком на его внушительный член, которому совсем скоро предстоит побывать в её хорошенькой попке. А может, и не предстоит. Он ещё не решил.
Тем временем запись на экране приближалась к своему кульминационному моменту, который он так любил. Сходя с ума от возбуждения, вызванного бесконечной порно-трансляцией (и совсем-совсем небольшой дозой определённого вещества в каждодневной еде) , обнажённая женщина на глазах превращалась в самку, в дикое животное, в сгусток нервов, мечтающий только об одном — взорваться в диком, невообразимом оргазме. Но пояс верности был сконструирован для этого слишком хорошо. Блестящая сталь была слишком крепкой, чтобы её можно было погнуть или сломать голыми женскими руками. Резина по краям слишком плотно прилегала к воспалённой коже, чтобы проникнуть под неё пальцем.
Замочки спереди и сзади невозможно было сорвать, содрать или сгрызть — их можно было открыть лишь ключом, который находился от неё сейчас очень, очень далеко. И, осознав это, женщина на экране сорвалась. Только что она, кусая губы, сидела на кровати, раздвинув ноги и пытаясь хоть как-то доставить себе удовольствие — и вот она уже, раскрывая рот в беззвучном вопле, колотит кулачками бетонную стену, вот она уже срывает с постели простынь и рвёт её пополам, вот она швыряет подушку на пол и, подбежав к телеэкрану с мелькающими там обнажёнными членами, пытается разбить его. Конечно же, с заключённым в небьющийся плексиглас экраном поделать ничего невозможно, и она, скорчившись на полу и обхватив двумя руками закованную в сталь промежность, начинает захлёбываться в беззвучных рыданиях — как раз тогда, когда он, застонав от наслаждения, начинает выстреливать спермой в тёплый, мягкий, раскрытый перед ним рот.
Кончив, он некоторое время лежал рядом с женщиной, слушая её тяжёлое дыхание и скрип верёвок на её запястьях. Затем, решив, что для анального секса у него сегодня нет настроения, он поднялся с постели и, не оглядываясь, пошёл к душевой кабинке, стоявшей в углу подвала. Было непросто оборудовать это место так, чтобы оно отвечало всем запросам, но потраченные усилия стоили каждой вложенной копейки. Здесь можно было есть, мыться, совершать туалет и ухаживать за собой, но нельзя было сбежать отсюда через толстую железную дверь, и ни один звук не вырывался за пределы крепких бетонных стен. И, конечно же, нельзя было получать оргазм — равно как и просто прикасаться к собственному влагалищу. Надо было думать головой, прежде чем, будучи на свободе, пользоваться им таким безответственным образом.
Помывшись и насухо вытеревшись её полотенцем, он вышел из подвала, не став развязывать женщину и даже не оглядываясь на неё. Он знал, что, как только он уйдёт, она начнёт извиваться что есть силы, пытаясь выпутаться из верёвок и прикоснуться наконец к своей истекающей соком дырочке собственными руками — теперь, когда никого рядом нет, и когда она не заперта в хромированную сталь. Но так же хорошо он знал, что это ей не удастся — лишь ещё больше распалит её жажду и заставит разразиться лишь новыми неслышимыми проклятиями. Удивительно, как быстро женщину лишают достоинства какие-то мягкие, даже не всегда заметные снаружи складочки кожи между ног.
Хотя это всё-таки средневековье, конечно, все эти пояса верности. Ему нравилось смотреть на её голенький лобок, на её вечно мокрую щёлочку, поэтому в последнее время предпочитал лишь связывать её так, без пояса. Эх, если бы можно было сделать как-нибудь так, чтобы убрать пояс верности насовсем, но лишить её шанса потрогать себя руками…
Внезапно он остановился на полпути, осенённый идеей. Почему бы не убрать из этого уравнения руки? Ей, и тем более ему, от них нет никакого прока — только лишняя забота о маникюре. Он представил себе её тело с ампутированными по плечи руками и неожиданно понял, что его это заводит. Конечно, придётся мыть её самому, но так даже интереснее. Это ещё сильнее унизит её, ещё сильнее даст прочувствовать безнадёжность своего положения… Можно обрезать даже не по плечи, а чуть выше локтей. Да, так даже лучше. Интересно, можно ли будет достать такой культяпкой до собственного клитора?
Лихорадочно обдумывая это, он зашёл в комнату для операций и невидящим взглядом уставился на шкафы с инструментарием, на стол, на купол мощной лампы над ним. Конечно, тогда она сможет тереться обо что-нибудь. Об угол кровати, допустим. Это никуда не годится. Но… что если убрать из уравнения и ноги? Они, конечно, красивые, но толку от них, по большому счёту, тоже никакого нет. А уж сколько новых поз и наказаний можно придумать с изувеченным таким образом телом…