В это время нянька стала ходить по проходам, приговаривая: "Все пижамки вешайте на спинки кроватей! Кого увижу в штанах — косы повыдергаю!" — "Во, Нинка даёт! У нас вот косичек нету, так она всё равно за волосы дёргает — знаешь, какая злая! Так-что ты уж пижамку повесь!" — сказала Оля, но сама неловко повернулась, и её штаны упали на пол. Оля стала доставать их, не слезая с койки, сильно оттопырив зад, и чуть сама на свалилась: "Ой, держи, держи!" Я вовремя успел схватить её за ноги, при этом уткнулся лицом прямо в девчачью попу. Хорошо, что это место недаром мягким называется, а то расквасил бы себе нос. Самое интересное, что теперь и её писька была отлично видна сзади.
Оля достала штаны и развесила их на спинке кровати. Я тоже повесил свою курточку. Вдруг нянька споткнулась о какую-то малышку, вылезавшую из-под кровати: "Тю ты, засранка, ты чё там делаешь?" — "Я штанишки уронила и не могу достать!" — "Где, горе моё?" Нянька сильно нагнулась, полы её халата сзади разошлись, и стал виден кусок толстой голой попы. Оля толкнула меня в бок: "Смотри, Нинка опять без трусов! Не будем ей говорить, она злая — пускай все видят! А вот завтра Лёля будет, она хорошая!" Наверное от того, что пришлось нагибаться, нянька не на шутку разозлилась, и, бросив штаны на кровать малышки, заорала: "А ну-ка прекратить разговорчики! Всем спать!"
Я перестал спать днём наверное лет с двух, ну просто абсолютно не мог. Да и большинство девчонок спать, похоже, не собирались, лишь некоторые малышки уже мирно посапывали, несмотря на крики няньки. Я просто лежал под простынёй и глазел по сторонам. Оля тоже лежала смирно, но поверх простыни: "А я ни за что не буду укрываться — так жарко! И ни мух, ни комаров нет — укрываться-то зачем? Нет, ты уж лежи под простынёй, тебе же ещё операцию не сделали? Мне вот тоже до операции всё время холодно было, девчонки все потеют, а я согреться не могла! Мне даже разрешили курточку не снимать. А теперь мне так понравилось голяком спать, что я дома тоже буду! У меня есть старший брат — всего-то на год старше, так ему почему-то разрешают голым спать, а мне нет — "гайморит-гайморит", а ещё — "ты же девочка — ты же девочка"! А девочкам что — не жарко, что-ли? Ну теперь вот я им всем скажу — в больнице все девчонки голенькие спят, и с гайморитом и все, а это медицинское учеждение, между прочим! (И откуда она такие слова берёт? Всего-то на два года старше меня, а уже столько знает!) А у меня теперь НЕТ гайморита — так что уходите и отстаньте!"
Нянька подошла к нам, и Оля замолчала, притворно закрыв глаза. Но как только Нинка повернулась к ней задом, поправляя упавшую простыню на соседней койке, Олька очень удачно потянула в стороны полы её халата, так что почти вся нянькина попа стала видна. Я заметил, что некоторые девчонки зажимали себе рты, с трудом сдерживая смех, но сама Нинка ничего не заметила. Ко всеобщему сожалению, эта хохма продолжалась недолго — Нинка уселась на стул, и прикоснувшись к его деревянной поверхности голым задом, оправила халат. Правда, она тут же задрала подол спереди чуть ли не до пупа и с задумчивым видом стала чесать себе волосы между ног.
В это время одна полусонная девчонка села на койке, и стала натягивать штаны. Нянька аж встрепенулась: "Ты это куды намылилась?" — "В туалет!" — "Ты что — новенькая? В тихий час — никаких туалетов, никаких хождений по коридору, только здесь можно писать, на судно!" Она вытащила из-под стола довольно большой кремового цвета эмалированный сосуд, края которого довольно широко загибались внутрь и образовывали что-то вроде сиденья унитаза, но только значительно длиннее. В него могло поместиться, наверное, не меньше двух вёдер какашек.
Нинка поставила судно на середину свободного пространства палаты, прямо напротив моей койки. Девчушка всё так же в полусне сняла штаны, взгромоздилась на судно, стараясь не провалиться внутрь, и медленно пописала, зевая. Вставая с судна, она чуть не упала, так как с трудом могла расставить ноги настолько широко.
Не успела малышка отойти, как к судну приковыляла полусонная высокая бледная девочка с нездоровым румянцем на щеках. Её вьющиеся кольцами очень светлые волосы были заплетены в косу, горло чем-то замотано. Грудки остро торчали вперёд, внизу живота курчавился светлый пушок. Широко расставив ноги, девчонка стала писать стоя, даже не согнувшись. Нинка шикнула на неё: "Ну только набрызгай мне, паршивка!" С неожиданной энергией моя соседка Оля привстала на койке и злобно прошипела: "А ну, приземляйся быстро, коза, не вздумай сиденье обсикать — нам потом как садиться?!" Под двойным натиском девчонка стала приседать, не переставая писать, но поскользнулась, и довольно много мочи попало не только на судно сверху, но и на пол. Нинка уже почти в полный голос засипела: "Ну вот, я же говорила! Бери швабру, поганка, вытирай за собой!" Голая девчонка неловко взяла швабру и стала неумело елозить ей по полу. Она сильно ударила по судну, чуть не расплескав его. "Вот же х-ва интеллигенция, руки из жопы, что ли, растут?" — Нинка выхватила швабру из рук вконец растерявшейся девчонки и быстро завершила протирку, а затем уже другой тряпкой вытерла судно сверху.
*****
Тут к судну подошла, наверное, самая старшая девчонка из палаты — ростом даже чуть выше Нины. Она тоже была совершенно голая, с большими грудями. Внизу её живота рос офигенный пучок длинных и торчащих во все стороны волос. "Алевтина — и ты туда же, совсем потерпеть не можешь? Как только тихий час — всех посикота разбирает, выливай потом за вами!" — "Какой тут потерпеть, мне же мочегонное дают! Я сама уже зае—-сь каждый час на горшок бегать!" Алевтина присела, не дотрагиваясь, однако, до судна, и разразилась мощной струёй — в судне аж зашипело. Но больше всего меня удивило, что когда она встала, то вытерла письку бумажной салфеткой. Когда попу вытирают — это понятно, но чтобы на письку бумагу тратить — такое я видел впервые. Это же сколько салфеток надо?