И мы любить умеем. Не помню, где я встретил моего Птенчика, — наверное, в какой-нибудь уборной. Но влюбился я в него намертво. Имя Птенчик подходило этому маленькому и упитанному мальчишке больше всего, потому что его звали Петя. Я бы его трахал все 24 часа, если бы не надо было каждый день идти на чертову работу. Но с пятницы до понедельника мы обычно не выходили из кровати — я его не отпускал. Не мог.
Плотненький, мягонький и упругий, как резиновый мячик, мой Птенчик был всегда чистенький, попочка у него была разработана моими предшественниками чудесно. Достаточно было легонько плюнуть — и член входил внутрь, как по маслицу. Мы ни разу не прибегли ни к вазелину, ни к кремам.
На теле у моего Птенчика не было ни волосинки, не считая, конечно, подмышек и лобочка. Однако лицо его было очень мужским: подбородок был черным от густой растительности, Птенчику даже приходилось бриться два раза в день.
Стыдно вспоминать, но я, кажется, не давал ему спать. Стоило мне только увидеть, как этот молодой и самый прекрасный на свете мужчина комплекции мальчика засыпает, свернувшись калачиком, мой член взлетал — и я бросался на моего Птенчика и трахал его, и трахал: Он сосал послушно, раскрывал свой ротик с губками бантиком всегда нараспашку — и пропасть его ротика оказывалась поистине бездонной: член входил в него до самого его горлышка, до самых его податливых гландиков. Не было ни одного случая, чтобы он хоть под каким-нибудь предлогом отказался пососать или дать в попочку. Он жил у меня месяц — и мне казалось, что конца моему счастью не будет.
Изредка мы с ним выбирались в магазин, чтобы закупить кое-какую снедь, до которой мне в то время не стало никакого дела. Я ел механически. Все мое внимание было обращено на попочку и на ротик моего Птенчика. На его сисечки, которые можно было забирать в горсть и мять, как будто это была женская грудь примерно второго номера. Птенчик начинал дышать часто-часто, запрокидывал голову, закрывал глазки и наслаждался моими ласками. А я тем временем, не рассчитывая свои силы и вообще отбросив всякую рассудочность, думал только, куда сегодня лучше воткнуть — в ротик моему Птенчику или в его всегда розовую попочку.
— Птенчик ты мой, — шептал я, покрывая беглыми поцелуями его красивое мужское лицо, — Птенчик мой любимый, какой ты хороший, как мне с тобой хорошо: Посоветуй мне, Птенчик мой, куда тебе сегодня всунуть? Куда тебе больше хочется, мой ненаглядный? В попочку или в ротик? Может быть, ты хочешь пососать, родной? Может быть, тебе хочется попить моей молофейки? Или твоя попочка сегодня чешется? Скажи откровенно, не стесняйся.
И он, обвив мою шею своими ручками, упругими, как у пупса, отвечал, задыхаясь:
— Делай со мной все, что хочешь: Я весь твой:
— Выбор за тобой — я исполню любое твое желание.
И он шептал, целуя меня вокруг рта:
— Дай пососать: Дай мне твою сперму: Дай мне кисленького: Буду пить белый кисель моего любимого Лешеньки:
Я немедленно перебирался на коленках к его личику и сразу всовывал ему в открытый ротик мой член, а он хватал головку жадными глотками, руками обнимал меня за ягодицы и подталкивал к себе поближе. Я не нуждался в подталкивании! Трахать его в ротик было высшим наслаждением! У него ротик был похож на тоннель метро, с тем отличием, что у Петеньки было всегда жарко, влажно, скользко и мягко:
А внутри его попочки горел огонь.
— Еще бы, — хвастался он. — Я же делаю себе клизмочку под вечер два раза.
— Когда ты успеваешь?
— Секрет фирмы.
Особое счастье было в том, что когда мой член доходил в его попочке до моего предела, то я любил пощекотать его ягодички моей шерстянкой на лобке. Я знал, что ему это очень нравится. Он даже заходился. Как только я начинал совершать вращательные движения, кружиться животом вокруг его жаркой топки, как он начинал кричать:
— Ах, сейчас кончу, Лешенька! Кончу! Не торопись!
— Кончай! Кончай! — кричал я, наваливаясь на него и подминая под себя, его, моего маленького, ухватив под его животиком за член, чтобы он спустил мне в руку, а я потом бы выпил его молофейку и сам бы кончил…
Я же говорю: мне с ним было очень хорошо, с моим Птенчиком. Мы с ним изобрели много необычных поз, и сделать это нам было нетрудно, потому что я большой, а он маленький. Например, я ложился на живот, он садился мне попочкой на шею — и терся об нее. По моему затылку елозили его упругие яички, а по загривку — губки попки: он специально выдувал их из себя, чтобы касаться моих волос на шее своей внутренностью.
— Твой ежик на шее доставляет мне несказанное наслаждение! — говорил он, сваливаясь с меня, обессиленный. — Я тебе кончил прямо на волосы, теперь будешь отмываться два часа.
Но я был счастлив! Потому что и мыться в душ мы шли только вместе. Я же говорю: я не отпускал его ни на шаг. Под душем я любил пососать ему сам. Член у него был маленький, как игрушечный, но стоял он всегда твердо и круто. Я обычно забирал к себе в рот все его хозяйство: и член, и яички. Это было очаровательно! Во рту я мягко перебирал его яички, полоскал член за обеими щеками: Я так любил моего Птенчика, что готов был проглотить его пиписеньку и яички, и всякий раз, как я инстинктивно делал глотательное движение, он слабо вскрикивал — и член его у меня во рту напрягался еще сильнее.
Поверьте, я переживал с моим Петенькой такое наслаждение, что передать на словах все богатство ощущений просто немыслимо.
Его всегдашняя готовность сделать меня счастливым убеждала меня в том, что и он испытывает ко мне те же чувства, что и я к нему: он меня любит. Мы будем с ним жить всегда, до самой смерти. Если он заболеет, я заберу его болезнь себе. Если он попадет под машину, я на его глазах искалечу водителя, даже если это будет женщина.
Я полюбил моего Птенчика страстно и навсегда. И он меня. Помню, пошли с ним как-то в кондитерский магазин. Он стоит у пузатой стеклянной витрины и внимательно всматривается в вазочки с карамелями. Указательным пальчиком уперся в стекло и водит от вазочки к вазочке, вдумываясь в названия.
— Значит так, — говорит мне задумчиво, взглянув на меня снизу. — Берем со сливой: с малиной и со смородиной. А "раковую шейку" ненавижу. Все ее обожают, а я даже от самого названия получаю отвращение. А ты?