Как, баба Маша нас застукала! Нет, ей не очень повезло: самого интересного ей не показали (кина не будет, кинщик — спился!) , но, хоть мы еще и не успели раздеться, ситуация была совершенно недвусмысленная.
Что она делала дальше, я — не знаю, телефона в деревне не было. Но, с нами — не разговаривала.
Только, в ближайшую субботу (дня через два) нагрянула экспедиция: мои родители в полном составе, да еще и с семнадцатилетней троюродной моей сестрой, родители Рады — тоже (включая сестру) : Раду за час-полтора собрали и увезли в Москву. Она только искры раскидывала по всему дому своими угольками. Не плакала.
Ну: Ну, что — потом:
Потом, когда начались занятия, Рады в классе уже не было: перевели в другую школу.
На улицу она выходила исключительно в сопровождении старшей сестрицы, и с виолончелью, обычно: ее возили на занятия. К телефону подходил исключительно недорезанный папа (у него все как-то устаканилось) , со мной никто из них разговаривать не желал категорически.
: Такие дела:
: Вот и — все: Кончилась история, кончилось и то время:
: Я по неосторожности употребил здесь это слово, но я до сих пор не могу с точностью судить ни о чем таком, что хоть в малейшей степени связано с этим понятием — время. Мне представляется, у нас с ним, со временем, какая-то неразбериха, путаница, все не столь хорошо, как могло бы быть. Наши календари слишком условны, и цифры, которые там написаны, ничего не означают и ничем не обеспечены, подобно нашим деньгам. Да и могут ли вообще дни следовать друг за другом, это какая-то поэтическая ерунда — череда дней. Никакой череды нет, дни приходят, когда какому вздумается, а бывает, что и несколько сразу. А бывает, что день долго не приходит. Тогда живешь в пустоте, ничего не понимаешь и сильно болеешь. Смиритесь! Ни вы, ни я, и никто другой не можем объяснить, что мы имеем в виду, рассуждая о времени и разлагая жизнь на вчера, сегодня и завтра, будто эти слова отличаются друг от друга по смыслу, будто не сказано: завтра — это лишь другое имя сегодня, будто нам дано осознать хоть малую долю того, что происходит с нами здесь, в замкнутом пространстве необъяснимой песчинки, будто все, что здесь происходит, есть, является, существует — действительно, на самом деле — есть, является и существует.
ДрУги мои! В горьких ли кладезях народной мудрости, да хоть и в этой истории, в сладких ли речениях и обещаниях, в прахе отверженных и в страхе приближенных, в движении от и в стоянии над, во лжи обманутых и в правде оболганных, в войне и мире, в стадиях и судиях, в стыде и в страданиях, во тьме и свете, в ненависти и жалости, в жизни и вне ее — во всем этом, и в прочем, в этом что-то есть, может быть немного, но есть. Вот, когда мы выясним причину и определим следствие, тогда придет наша пора, пора сказать некое слово — и скажем.
P. S.
У этой сказки (а, может быть не — сказки!) случилось совершенно неожиданное и непредвиденноепродолжение.
Помните ту троюродную мою семнадцатилетнюю сестрицу, откуда-то из Рязани, кажется?
Так, вот. Привезли ее, оказывается, для того, чтобы она за мной приглядывала, и не давала больше портить порядочных девочек. Тем более — с виолончелью.
Звали сестрицу — Аленой. Она и была такой Аленой из сказки: ширококостной, крепкой, с соломенными волосами до середины попы (она их в косу заплетала) , с большой грудью (уж не меньше 2-го размера, тогда, точно) и румянцем во все щеки. Кровь с молоком, одним словом. Типичная, такая деревенская мощная девушка. При этом толстой она, отнюдь, не была. Просто — крепкая девица.
Она только-только сдала вступительные экзамены в какой-то институт, и теперь могла отдохнуть пару недель перед учебой.
Ее-то и приставили к козлу, дабы не куролесил. Что, уж ей рассказали, я не знаю (какую версию преподнесли) , но она, будучи совсем не дурой, сложила два и два, и обо всем — догадалась.
На второй день, после вечерней дойки и, как экспедиция, произведя катастрофические изменения в нашей с Радой жизни, схлынула, баба Маша (на радостях, что уберегла кровиночку от проклятой цыганки) решила наведаться в гости в совхоз, к младшей дочери. Привезти ее должен был зять (он работал в совхозе на трехтонке) , к четырем часам утра следующего дня — к дойке уже утренней.
Я — не помню, чем я занимался: Грустил. Вдруг (!) приходит ко мне Алена и говорит: "Пойдем со мной!". Ну, я — пошел. И отвела она меня в баню, которая не до конца остыла еще после экспедиции-то (они там нашу с Радой кровь, наверное, отмывали!) . Гнездо на чердаке, бабка, понятное дело, полностью разорила и дверцу туда наполовину заколотила шиферным гвоздем.
Но Алена повела меня вовсе не туда, а в — предбанник.