Я обреченно кивнул и послушно вышел на середину. Зойка приблизилась ко мне, и легко встала на руки, спиной к моей спине. Я сжал ее щиколотки, она сжала мои, и оказалась фактически висящей на мне. И мы завертелись на месте колесом, легко и просто. Все ничего, но я ощущал ее упругую попочку у самой своей головы, а моя задница прижималась к Зое близ ее головы. Вокруг никого не было, и я как-то смог отвлечься от того, что творилось при этом у меня в трусах. Мы вертелись все быстрее и, наконец, достигли уж совсем немыслимой скорости.
Зоя легко вскочила на ноги и совершенно искренне сказала:
— Молодец! Почему ты сразу этого не сделал? Сейчас ведь не было ни одной помарки!
Я тоже поднялся, хотел что-то сказать, и тут заметил, что девушка смотрит на то, как двигаются тени на моем трико. Я снова смутился, но и девушка смутилась тоже.
— Слушай, — сказала она. — Мне кажется, ты постоянно думаешь о чем-то постороннем. Тебя все время разворачивает спиной к другим членам бригады, ты то и дело пригибаешься, садишься, когда нужно стоять. Что с тобой?
— Ничего, — а что еще он мог сказать?
— Сейчас действительно этого не было. Неужели тебя стали смущать наши товарищи?
Я почувствовал испарину на лице. Наверное, я стал пунцовым.
— Ну, скажи мне! Я сотрудник обкома, ты можешь доверить мне любые тайны! Ну, в чем дело?
Я вздохнул. Что я должен был сказать?
— Меня не смущают наши товарищи.
— А что? Что не так? Ты понимаешь, свои личные проблемы ты должен оставить в стороне. Перед нами стоит ответственейшая задача партии. Что бы ни творилось с тобой, ты должен, обязан мне рассказать. Иначе ты ставишь под угрозу общее дело!
Я несмело кивнул, но продолжал молчать. К чему эти разговоры? Как можно не понять, что со мной творится? Она издевается, что ли?
— Ты комсомолец?
— Да! — я даже вскинул голову, так меня возмутил ее вопрос.
— Тогда говори!
Я молчал.
— Ты помнишь революцию? — вдруг спросил Зойка.
Я удивленно посмотрел на нее. Пожал плечами.
— Очень смутно, — не совсем понимая, к чему она клонит, сказал я. — Помню какие-то обрывки…
— Понимаешь, мы уже советские люди. Мы не жили при проклятом царизме. Для нас весь мир сразу оказался миром счастья, равенства и свободы.
Я кивнул. К чему это она?
— Почему же ты скрываешь что-то от меня, такого же советского человека? Почему юлишь? Мы должны быть друг с другом открытыми, откровенными, честными. Понимаешь? А ты… Тайны какие-то! Товарищи тебя наши вдруг смущать начали!
Я вздохнул и выпалил:
— Меня не товарищи, меня эти проклятые штаны смущают.
— Штаны? — протянула Зоя с наигранным удивлением. Увы, она не была гениальной актрисой. — Штаны? Трико?
Будто она и так этого не знала! Да она фарисейка! А еще про советских людей рассуждает!
— Ага, — я вдруг почувствовал себя уверенней. — Например, что бросается в глаза, когда я становлюсь вот так?
Я повернулся к свету так, чтобы тени на трико наиболее выпукло выделили бугор.
— Ну, — опять наигранно сказала Зоя. — То, что ты покраснел. Ты покраснел, ты знаешь?
Член набух еще больше и теперь снова уверенно стоял, едва не протыкая ткань. Не видеть этого было нельзя, и Зоя, конечно, это видела очень хорошо.
— Ладно, — сказал я, — может это и не правда, но штаны эти слишком облегающие. Все постоянно пялятся мне между ног. Вот!
Зое аж перехватило дыхание от такой откровенности.
— Чего это ты вдруг решил, что все пялятся тебе… Ну, там?
А она, часом, не девственница?
— Потому что даже сейчас ты пялишься мне именно между ног.
Зоя дернулась, резко отвернула голову в сторону и сказала:
— Если тебе это трико слишком узкое, я могу попросить сшить тебе другое. Но не жди слишком многого — оно все равно останется облегающим. Другие ребята ведь ходят в этих трико и не смущаются.
Я обреченно кивнул.