— Ну и на здоровье! . . — ласково улыбнулась тетя.
Она подошла к Наташке, обняла, что-то шепнула, та сразу как-то раскрылась, словно от волшебного слова.
Повеселела и спросила:
— А лампа, где?
— В моей комнате… Ты пока зажигай, а я сейчас волкодава молочком напою и вернусь. Он у нас эстет, молоко любит, исключительно парное…
Тетя вышла, а мы с Наташкой переглянулись.
Меж нами не осталось недомолвок. Пожалуй, это было прекрасное состояние, лучшее, которое вообще возможно меж мальчишкой и девчонкой, мужчиной и женщиной. Это был тот самый кусочек простого человеческого счастья, что не хочется прятать, таить, а наоборот, тобой овладевает огромное желание им поделиться. И мы делились своими ощущениями через глаза, смотрели друг на друга, — я улыбался, Наташка.
Ничего нас не сковывало, ни условности, ни разность пола, ни одежда. Даже тетя! Наташка совсем не боялась, что сейчас откроется дверь и… Пусть открывается, пусть тетя входит — на здоровье! Нет, — это была прекрасная минута, которая проходит и одновременно остается в жизни навсегда.
Наташка оперлась на ладонь подбородком, прикрыла рот музыкальными пальцами, и, брызнув на меня карими бесенятами, игриво отвернулась, повернулась, снова брызнула. Только ради этого момента, я уже был готов повторить все сначала.
Пройдя через годы, я знаю, что удовлетворенная женщина прекрасна вдвойне, втройне, она парит, порхает, а ты наслаждаешься ее полетом, — щебетанием, словно райской птицы на рассвете. Но, тогда я не знал, — чувствовал, словно зверь, и это было куда прекраснее.
Мы не только познавали друг друга, мы открывали себя, через друг друга, и наши открытия были подобны переходу Колумба через океан, туда, где не было запретов. После блужданий поодиночке, мы соединились и нашли свою Америку, и назвали ее Азией — так захотелось! . .
Наташка встала, одну руку вскинула вверх, а второй расправила золотистый пушок, пробежав по нему пальчиками.
О! Чуть не подскочил. Такого доверия, я не ожидал. По выражению моего лица, Наташка догадалась, сколько удовольствия доставила мне, казалось бы невинным, жестом потягивания. Она немного смутилась, но и ей моя реакция была приятна.
Еще раз, на бис, пробежав пальчиками по пушку, Наташка проговорила:
— Пойду за лампой, а ты спички поищи… Темно становится.
Я угукнул.
Спички! Да, что их искать! Они всегда были на печке в "завалке". Я поднял крышку, сунул туда руку и вынул коробку охотничьих спичек. Дед бы увидел, то выдал бы мне по заднему числу, — жечь охотничьи спички в доме! Но деда не было, а мне хотелось поскорее вернуться к Наташке.
Из тетиной комнаты, она вынесла керосиновую десятилинейную лампу, поставила на стол, сняла стекло, убавила фитиль. Я зажег спичку, поднес.
*****
Маленькое синее пламя озарило руки Наташки, музыкальные пальцы. Она надела стекло и, крутя регулятор фитиля, стала прибавлять огонь медленно, чтобы стекло не закоптилось и не лопнуло.
Постепенно, свет стал красть из полутьмы ее обнаженное тело. Сначала, воровато выкрал золотистый пушок, потом животик, добрался до продолговатых, в разбег, грудей, проигрался с маленькими розовыми сосками, осветил шею, сосредоточенное лицо.
Это было похоже на сказку, оказывается у Наташки, на руках и плечах, был почти незаметный золотистый пушок, такой же, как и на лобке, только совсем маленький, шерсткой, в свете огня он заискрился, словно от нее пошли солнечные лучики.
Она случайно дотронулась до стекла, ойкнула и, поднеся палец к губам, вкинула на меня глаза, пожаловалась:
— Обожглась! . .
— Больно?
— Да, так. Немножко…
— Дай мне…
— Палец?
Я угукнул. Она протянула руку. Нет, не протянула, а подала вместе с продолговатой кистью, изящно ее изогнув. Я принял этот дар на ладонь и, приподнимая, поднырнул под обожженный палец губами. Он еще пах Наташкой, но она забыла об этом, прикрыла карих бесенят шелком ресниц и обдала меня дыханием.
Я ласкал девичий палец, пробуя Наташку на вкус. Все-таки есть у нас что-то дикое от зверя! Женщинам это нравиться. Наверное, поэтому оно не отпало, как атавизм, не отвалилось, как ненужный хвост, а просыпается в нас именно в такие моменты. Я щекотал ее пальцы теплыми губами, а она тихо наслаждалась, стараясь не подать виду, — извечная женская уловка, раззадорить нас, с ней женщины рождаются. И это тоже от зверя — милого и прекрасного.
Я перешел на второй, третий пальчик, перецеловал все…
— Я один обожгла, — шепнула Наташка, не отнимая руки.
— А этот не обжигала? А этот? — спрашивал я, проходя по ним губами еще раз.
— Хватит… А то мне сейчас опять захочется.
Я оторвался от ее руки. Не потому, что она сказала "хватит" — по интонации было понятно, можно продолжать, а от "опять захочется". Я и не знал, что девчонки хотят от поцелуя кончиков пальцев. Да и, что я тогда вообще о них знал! Два обычных слова из ее уст и мое "отличие" воспряло, — этого не знала Наташка.
Карие бесенята раскрылись когда "отличие" толкнуло ее. Приоткрывшаяся крайняя плоть, бархоткой, прошлась по ноге Наташки, но она не отстранилась. Мне даже показалось — прижала ее к моему "отличию". Возможно, лишь показалось, или я сам его прижал.
Мы смотрели в глаза друг друга, пока Наташка не прошептала:
— Сейчас тетя придет…
Наташка ошиблась, тетя уже пришла. Она стояла у дверей и смотрела на нас.
Да, жаль, что я не художник!
А картина была выразительная: мальчик и девочка — обнаженные супротив друг друга. На ладони мальчика рука девочки, поднесенная к его губам. "Отличие" мальчика упирается в ногу, которую девочка приподняла на цыпочки, согнула немного в колене, чтобы мальчику было удобнее.
Точнее, тетя не смотрела. Она увидела, и, теперь, размышляла, как, не зашумев, ей вернуться на улицу. Наташка напомнила мне о тете, и мы одновременно повернули головы в сторону входной двери, где она и стояла, не зная, куда себя деть.
Наташка опустила ногу на пятку, но мое "отличие" не собиралось опадать. И отвернуться от тети, как-то было неудобно. В общем, я так и стоял, — пальчики Наташки покинула мои губы.
— Зажгли! Ну, и молодцы… — проговорила тетя, по ней было видно, что она сама очень смущена, но старается не подать виду. — А пошли-ка в комнату деда! Там, на диване, мы все втроем поместимся. Посидим, поговорим. Книгу обсудим…
Тетя, как-то быстро непростую ситуацию обратила в обыденную, мое "отличие" смотрело немного вверх, но она если и оглядела меня, то так, словно я был во фраке, да еще с бабочкой.
— Бери лампу! А ты, Наташ, книгу… Пошли во владения деда.
На диван тетя села посредине, тем самым, предлагая нам с Наташкой примоститься по ее обнаженным бокам, а уж, кто какую сторону изберет, наше дело. Выбор я предоставил Наташке, и она прижилось к тете слева, я, естественно, справа, ухом под ее грудь. Тетя раскинула руки и прижала к себе нас обоих. Мне мешало "отличие" и я не мог устроиться на диване комфортно, пока рука тети не легла на него, прикрыв.
— Наташка хотела спросить… — бросил я, как бы невзначай.
— О чем, Наташ?
— И вовсе, я не хотела! — снова густо краснея, ответила она. — Точнее, хотела! Но без тебя! Диван проткнешь… Тетя, он хочет и хочет… Разве с ним почитаешь!
— Ну, это мы сейчас быстро уладим…
Тетя огладила мое "отличие" , открыла головку и стала водить по ней ладонью. Наташка замерла, ее жадный взгляд ловил каждое движение тети. А тетя, словно специально, делала все немного медленней.
Они, — одна карими бесенятами, другая — рукой, мучили меня наслаждением, я был словно тренажер для обучения, только начинал втягивать живот, приподниматься, как тетя приостанавливалась, зажимала головку пальцами.
— Наташ, принеси из моей комнаты платок, он там, на подушках, — наконец-то проговорила тетя.
Наташка послушно удалилась, а тетя быстренько наклонилась к моему "отличию" и вобрала его в рот. Я дернулся несколько раз…
— Ну вот, чтоб не забрызгал… — тихо произнесла она.
Наташка вернулась.
— Этот, тетя?
— Да — он. Давай.
Тетя положила себе на бедра цветастый платок. И на удивление Наташки произнесла:
— Так, о чем ты хотела спросить?
Наташка пристроилась к тете, с левой стороны, в полной уверенности — пропустила что-то очень важное. Мое "отличие" предало тетю и выдало меня — безынициативно покоилось. Чистенькое, румяное от только что полученного удовольствия.