Мягко придерживая меня за ягодицы, тетя прижимала к своим губам "отличие" , впуская в себя мое желание, Может показаться странным, но, именно в момент наивысшего блаженства, я подумал о ней. Наташка приревновала меня к тете, только за то, что я побежал в ее сторону, а не в Наташкину. А тетя? Она же тоже женщина и меня любит. По-своему, но любит! Мне запретила, а сама любит.
В Наташке играл обыкновенный юношеский дух соперничества, если бы вместо тети здесь был второй мужчина, — да, да, о себе я думал уже как о мужчине, — то не знаю, как бы я поступил, видя, что он обнимает Наташку. И дело тут не в любви, скорее проявлялось острое неприятие быть третьим, тем более лишним. Но тетя вовсе не собиралась соперничать с Наташкой. Наоборот, она всячески старалась, чтобы остаться третьей и постепенно лишней. И чем больше она старалась, тем больше я отдалялся не от нее, а от Наташки.
Возможно, это моя личная особенность, и у других мужчин все или частично не так, но и впоследствии, и сейчас, чем активнее меня женщина старается привлечь, иногда делая глупые попытки, а иногда очень даже интригующе пытается обратить мое внимание на себя, тем у нее меньше шансов, что я это сделаю.
Вспоминаются строки Пушкина:
"Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем,
Восторгом чувственным, безумством, исступленьем,
Стенаньем, криками вакханки молодой,
Когда, виясь в моих объятиях змией,
Порывом пылких ласк и язвою лобзаний
Она торопит миг последних содроганий!
О, как милее ты, смиренница моя!
О, как мучительно тобою счастлив я:" , —
Или Бальзак, со своим определением, какая должна быть женщина в свете и постели, чтобы мужчина ее желал всегда.
Мое мнение — не люблю монахинь и вульгарных девиц. Точнее сказать, если вижу монахиню хочется немного распутства, с вульгарной не хватает ее скромности, с начитанной — простоты, с простой — начитанности. Общаясь с дамой щупленькой, я мечтаю об округлостях, с пышной — о леком изгибе бедер. В общем, все как у мужчин, чего нет, того и не хватает.
Я снова отвлекся. Ничего не могу с собой поделать, как вспоминаю женщин, так и несет меня, несет по воспоминаниям. Они — мои женщины, такие разные и в каждой есть то, чего в другой, и днем с огнем не отыщется. Но вернемся в то лето, когда, их я еще не познал и мое сердце, словно занозой скребнула мысль о тете…
Когда Наташка закричала, тетя подняла на меня глаза, увидела, как я припал к золотистому пушку, угодив языком в Наташкин бугорок. Оторваться от меня она не могла, "отличие" рвалось наслаждением, да и я не совсем видел глаз тети, скорее чувствовал ее теплые ладони на своих ягодицах, ладони, которые еще ближе, до упора, приблизили меня к себе. Я почувствовал, как тетин язык плавно обвел мою головку и, теряя упругость, она выскользнула из ее влажных губ.
— Не надо больше: — стоная, кричала Наташка, а сама сжимала мою голову обеими руками и не отпускала. Если б я даже хотел, у меня не хватило бы сил, отстранится от ее маленького бугорка.
Я-то думал, что Наташка хитрит и еще больше углубился в познании девочки через свои губы, язык. Но тетя поняла сразу — Наташку заклинило. Оказывается, так бывает от очень большого возбуждения. Оргазм за оргазмом истощали юное тело, Наташка была на грани потери сознания. Ступор. Не знаю, что бы делал, если бы не тетя. Я и сам начал задыхаться, так близко Наташка меня к себе прижала.
Тетя спешно разомкнула ее пальцы и буквально освободила меня. Глубоко хватая легкими воздух, я откинулся, Наташка почти хрипела.
Тетя приложила к ее мокрому от пота лбу ладонь и прошептала:
— Все, все, Наташ… Все хорошо…
Одной рукой тетя стала нежно гладить ее груди, а второй прошлась по золотистому пушку, не дотрагиваясь до вульвы, и слегка коснулась Наташкиных губ своими. Я думал, что так возбуждают женщин, но оказывается, так можно и успокоить их, медленно выводя из состояния возбуждения.
Наташкины глаза стали проясняться и она шепнула:
— Он меня прямо туда поцеловал… Дурак! . .
— Я видела, Наташ. Он не дурак, просто не ожидал, что ты его прижмешь…
— Я не хотела!
— Знаю… Упокоилась?
— Еще в губы поцелуй, теть. Так приятно…
Тетя улыбнулась и нежно, ласково прикоснулась к ее губам своими.
Откинувшись на подушки, я сидел на кровати и ничего не понимал. Как не хотела? Когда так меня схватила — чуть не задохнулся! . .
Наташка уснула, теперь по настоящему — ажно засопела. Тетя тихонько вывела меня в большую комнату, посадила на стул около стола и проговорила:
— Пусть отдохнет…
— Она устала? — удивился я.
— Немножко — тетя широко улыбнулась. — Тебя же клонит в сон после того как прыснешь.
— А тебя? Тебе тоже после спать хочется?
— Так тебе и расскажи, что мне хочется!
— Я тебе все рассказываю.
— Тебе понравилось целовать Наташу? — взлохматив мне кудри, спросила она.
— Тебя обнимать мне больше нравиться.
— Почему?
— Ты нежная, ласковая. У тебя руки теплые и… — я покраснел и опустил глаза.
— Что — и?
— Губы… мне нравится, как ты его целуешь.
— Иди ко мне…
Тетя прижала меня к груди, я услышал ее бьющееся сердце, оно было словно посередине, — не под левой стороной груди, стучало гулко и быстро между холмиков с сосками, отдаваясь в моих ушах. Она обхватила мое лицо ладонями, подняла, заглянула в глаза и прошептала:
— Я не могу тебе этого дать, Горюшко…
— Что?
— Глупенький… Хочешь меня поцеловать?
— Хочу! — ответил я, и мои губы устремились к ее животу.