Серый проворчал "жеребцы стоялые" , раскрыл на коленях ноутбук и показал Бугру съемку скрытой камеры. А на экране женская раздевалка, в ней эти голышки и парни гимнасты — все семеро. О чем говорят с девчушками непонятно, но показывают им шоколадку. Наконец, одна кивнула головой, нагнулась и попу выставила. Парни раздвинули ей ягодицы и смазали там вазелином. Самый крупный гимнаст засунул средний палец дырочку до отказа, прижал ладонь к ягодицам. Остальные подняли девчушку, утвердили на горизонтально поставленной ладони. На вытянутой руке держит ее спортсмен, друзьям силу своих мышц показывает. Соскользнуть с этого сиденья и упасть девочка не может — палей в попке не дает. Парни улыбаются, девчушки-голышки в ладоши хлопают.
Умел держать удар Виктор Иванович, ни дефолт, ни крах биржи не выводили его из холодного равновесия. Но в тот день Бугор единственный раз потерял лицо — налился кровью, даже глаза косить стали. Еще бы: осквернили его любимое детище! Поманил пальцем Марка Захаровича и показал ему на экран. Тому бы промолчать, прикинуться незнающим, удивиться, а он затараторил:
— Этот, который ей палец вставил, он всегда пакости творит, я еще вчера Вам предлагал его выпороть. И куда воспитательницы девочек смотрели?
Серый увидел, что шефа может удар хватить и говорит:
— Давай, дальше я распоряжусь. — Взял микрофон громкой связи — Всем внимание на большой экран.
И представил на обозрения запись в раздевалке, а потом фотографию пакостника гимнаста зачеркнутую красным крестом. Мордоворотам особого приглашения не надо, завернули паршивцу "ласты" за спину и надели наручники.
— Виновным и зрителям, присутствовавшим при этом безобразии, пройти на порку — командует Серый.
И началось то, что в анналах команды сохранилось под названием как День Большой Порки.
Первым в очередь встал Марк Захарович, подошел к скамье и разделся до гола. Когда все увидели кольцо в головке его немалого члена удивление было, я вам скажу: Вытаращили глаза малышки-голышки, среди гимнасточек кто-то хихикнул, даже провинившаяся мужская команда заулыбалась.
Следом вытолкнули двух вольнонаемных воспитательниц, которые от великого страха не стали кобениться, заголяются-раздеваются при мужчинах, сложили аккуратно платья и лифчики с трусиками. Но им еще пришлось увести из зала малышек-голышек. Суетятся голые тети, некогда прикрыть свои прелести от взглядов мордоворотов. Очень даже оценивающих взглядов, совсем не часто им приходится пороть не крепостных, а вольных воспитательниц.
В конце очереди парни гимнасты пристроились, их вина в том, что не остановили безобразия, не сообщили. Очень неудобно чувствуют себя голые парни. До того все наоборот было. Они видели нагих гимнасточек на показательных выступлениях, оценивали их стати и долго обсуждали между собой достоинства той или иной девушки. А теперь стоят парни голыми, ждут порки, а девушки созерцают их мужские достоинства. Только они — девушки гимнасточки — не вызваны в очередь под розги. И вдруг по громкой связи объявили:
— Женской команде в полном составе подойти к Виктору Ивановичу.
Ну, к хозяину идти, это не под розги ложиться, заспешили девушки, гадают, зачем позвали. А у скамеек мордовороты конвейер организовали. Вслед за главным тренером и воспитательницы, сверкая ягодицами, улеглись под розги. Бугор развалился в кресле, руки на груди скрестил, слушает как Марк Захарович, еврейская душа, под розгами кричит-заливается.
Маша к отцу со своими рисунками сунулась на здоровенного гимнаста-пакостника показывает:
— Папа, ты его из команды убираешь, отдай его мне натурщиком.
Тяжело посмотрел на нее отец.
— Ладно, через несколько дней у тебя будет.
И, действительно, привели парня в студию: с большим кольцом в головке члена. Чтобы дурные мысли в голову не лезли, чтобы на прелести доченьки Маши не позарился.
Не во время Маша с просьбой обратилась, окончательно рассердила отца. Бугор под такое настроение мог и девушек гимнасточек послать на скамейку белые попки розгами погладить. Отвлек его Эдик разговорами на посторонние темы. А тут еще Параша свою тележку подкатила, сует ему в руки стакан газированной воды. Вид у женщины такой уютный, домашний. Выпил Бугор, вздохнул и, как бы между прочим, сказал горничной:
— После ужина будь в моей спальне.