Получилось так, что Олеся была самый лучший в мире боевой товарищ. Это, и ещё то, что у нас был общий детский секретик — вот и причина, что я поехала, даже не спрашивая куда. Так бывает, такая простая сверка двух разных организмов: старый милый товарищ, на которого последние пару лет всё не хватало времени (вычтем невнимательные встречи в забитых кофейнях, десяток поздравительных мейлов и дружелюбное радиомолчание в аське) … А потом просто едешь с этим человеком в поезде.
А потом едешь с этим человеком в плацкарте, пьёшь вино, впереди — неделя в общей съёмной комнате крымского городка. И тут остаётся только два варианта: или через полчаса, много — полдня, приходится признать, что друзьям детства свойственно вырастать чужаками, либо — вино правильное, смеёшься легко и беспрерывно, и всё-то общее, от размера обуви до сладкого стыда детских секретов. О которых не говорят, но очень хорошо помнят, как оказалось — и я помню, и тем более Олеся.
"Было ужасно стыдно" , — вот что думает Олеся/я, засыпая на своей нижней полке, откуда не видно окна. "Было ужасно круто" , — вот что думаю я/Олеся, пока во взгляде растворяется внешняя темнота, видимая с полки верхней. "Интересно, что будет теперь?" — вот что мы думаем.
Раньше — в двенадцать, в тринадцать, в пятнадцать, да, удивительно долго — мы никогда об этом не говорили, это было просто нечто вроде такой игры "на слабо" : никакого экстрима, вообще почти ничего, просто радость предъявления себя миру. Страшно и глупо делать это для всего мира, в одиночку — скучно, но вот для одной правильной подруги, да ещё и как бы "случайно заметившей"… И я сразу поняла, что и теперь, в двадцать один, игра продолжается: только закрылась дверь за хозяйкой съёмной комнатки, как Олеся одним движением стянула джинсы и трусики и повернулась ко мне уже так, с вопросом (вслух спросила "Ну что, переодеваемся — и на пляж?") — и память тела отозвалась мгновенно: юбку и трусы я стянула до колен раньше, чем успела ответить ("Угу, вспомнить бы, куда я паковала купальник") .
… В двенадцать лет возможностей для игры такого рода даже у двух попугаек-неразлучниц всё же оказывается довольно мало. Началось это в бассейне, в тот год, когда родители (дружившие издавна домами и ставшие почти уже "общими") перевели нас из совсем малышового "Головастика" в "Спартак" , где тренировались подростки и взрослые. Не то на нас повлияли перемены сами по себе, не то возможность регулярно видеть 17-18-летних, в каких мы только начинали превращаться, их тела и поведение, — но только всё началось с первой же тренировки. Началось совсем просто: мы стали тщательнее мыться в душе (в "малышовке" толпа визжащих девчонок проносилась через душевые, побрызгав на себя только для виду) .
Стоя в кабинке вдвоём (кабинок вечно было меньше, чем моющихся, и "детей" просили группироваться) , демонстративно тщательно намыливались — хихикая и толкаясь, роняя мочалки, заставая друг друга врасплох беспорядочным вращением холодного и горячего кранов — тем не менее, со взрослой методичностью тёрли себя мочалками и мыльными ладонями. Не слишком задерживались в промежности — просто там мыли так же тщательно, раздвигая ноги и слегка выпячивая лобок друг навстречу другу (позже стали с такой же тщательностью мыть выступившие конусы грудей, сходясь пальцами на напряжённых сосках) .