— Вот и ладно. Скажи Степану, чтобы извозчика подогнал, сразу гостинчик и отвезем. Порадуем, дедулю, пусть внученьку приголубит. А почто прозвище обидное? Почему засцыха? Не больна ли? Ты ей для порядку мохну-то промой. Сама глянь внимательней, заразы какой бы не было, мандавошек или прочей дряни. Понюхай, чтоб ни рыбой, ни какой иной прелью не пахло… Ну, ты сама с понятием…
— Не сумлевайтесь, в точности выполню. У меня еще отвар коры дубовый припасен, к такому случаю, да с квасцами вместе… Так обузим манденку, комар елду не просунет… А что Засцыхой кличут, так это девки за ней углядели причуду. Ежели ее долго мужчинка охаживает, так она от усердия сцаки-то и подпускает, только это не страшно. Которым клиентам ндравится, думают раззадорили девку, соки спустила, а энто она просто подсцывает — захихикала, жеманно прикрывая рот платочком Аграфена.
Через час в дверь Григория Полуэктовича постучался Степан, державший за руку небольшого роста девочку, одетую в скромное серое пальтецо с пелеринкой, на голове капор, закрывавший лицо от возможных любопытных взглядов. В руках она держала плетеную корзинку, накрытую салфеткой. Старичок, открыв дверь, засуетился, помог гостье раздеть пальтецо, снять калоши, одним словом, был само радушие.
— Ты, Степан, свободен, внученька у меня до вечера, верно, остаться решила? Потешит старичка, расскажет про житье-бытье, а то никто не заходит, не радует. Живу бобыль бобылем…
— А это, вам, дедуля, гостинчик. Мадам кланяются, просят пирожков откушать. Они так и сказали, чтоб не перечила ни в чем, была послушной. Сколько пожелаете, на столько и можно в гостях оставаться.
Прошли в гостиную, где на столе уже пыхтел, сияющий позолотой самовар.
— Посмотрим, какой гостинец дедуле принесла, баловница. Зовут-то как? Запамятовал…
— Глашенькой, деда. Принесла пирожков свежих, с пылу, с жару. Корзинку салфеткой покрыла, еще остыть не успели. Угощайтесь…
Григорий Полуэктович одет был в теплый верблюжьей шерсти халат. С удовольствием откусил от румяного пирожка, в восхищении закрутил седой бороденкой.
— Это ж надо, как угадала. Моих любимых, впрямь, еще горячие… С мясом, только не разберу, говядина али свининка постная?
Съев еще пару и пригубив чаю, встал из-за стола, и, приглашая, взял девицу под локоток. Прошли в спаленку, там старичок лег на широкую кровать, приспустив халат до пояса, повернулся лицом вниз.
— Чтой-то нонче распогодилось, верно, к дождю. Всю ночь спину мозжило, ты, внученька, помни-ка спину дедуле, глядишь, полегчает…
Глаша проворно стала растирать Григорию Полуэктовичу спину, кулачками постукивала, ловкие девичьи руки скользили по дряблой коже спины, пояснице, с каждым движением спускаясь ниже и ниже.
— Давайте уж и ноги помну, чтобы кровушку разогреть, по жилкам разогнать, — Глашка халат раскрыла, спустив ниже.
— Ой, простите глупую внученьку, — с притворным испугом вскрикнула девица, — не знала, что вы без исподнего.
Но обратно не закрыла, продолжила взбадривать старичка, помяв ноги с синими узлами расширенных вен, оглаживая дряблые ягодицы. Иной раз, будто случайно, палец указательный соскальзывал в ложбинку между волосатыми стариковскими ягодицами, как раз на фиолетовую гроздь узлов геморройных. Девка, обученная уловкам, делала движения особенно приятные для купца, тот довольно покряхтывал под ловкими руками.
— Давайте, теперь повернитесь, грудь вам помну. Вы говорите, как нравится больше, я понятливая. Дедуля, а, может вы сердитесь на что-то? Я ведь такая плохая, если желаете, накажите меня, — бормотала девка.
Старичок, довольный происшедшим, повернулся, приобнял девицу.