Силуэты детей становятся все гуще. Кучки отделяются, и разбегаются в разные стороны. Мелькают черные и розовые зонты, желтые и зеленые куртки.
Я замечаю, что группка детей двигается в сторону автобусной остановки. Я вжимаю голову в плечи, сердце от волнения гулко бьется в груди, четко отбивая ритм происходящего. Я жадно втягиваю носом свежий мокрый воздух.
Дети забегают под козырек. Громко звонкой трелью льются их голоса. Вот слышен заливистый смех. Их много, они вместе. Я чувствую опасность, поэтому — не рискую, и желаю слиться с серым водянистым воздухом: Девочки молоды, свежи, грудасты. Они нежны и желанны. Член мой набухает, пульсирует, больно упираясь в шов узких брюк.
Подходит автобус. Дети веселой гурьбой бросаются в его тухлое тело. Я тяжело дышу:
Так проходит минут двадцать: идет дождь, мимо меня проплывают стайки свежих неприступных влагалищ, и грязная вода бежит по тротуару. Безнадега все сильнее наваливается на исстрадавшуюся душу. Все напрасно: Снова мимо: Снова домой заниматься гнусным самоудовлетворением:
Когда, вконец отчаявшись, я уже было решил уходить, из пелены мелких серых капель вышла она: маленькая, бледно-красивая, хрупкая. Ее хрустальную фигурку скрывал от дождя желтый дождевик. Туманный взгляд смотрел сквозь воду куда-то вдаль, грустно и неестественно:
Я почувствовал дикий плотский голод, я ощутил ее энергию, этого маленького человечка. А еще: волна дикой нежности прокатилась по моему телу, губы мои задрожали, и я был вынужден схватиться за влажное дерево: ноги мои предательски подкосились.
Она шла ко мне сквозь дождь, излучая едва заметное богоподобное свечение. Я готов был упасть на колени, целовать мокрый асфальт, на который ступало это существо: Готов был превратиться в раба: низменного и поклоняющегося:
*****
Подошел автобус. Девочка села в него. Я стоял в каком-то наркотическом опьянение, смотря на нее. Еще секунда, и суровые двери заберут ее от меня навсегда. И я вошел вслед:
3.
Мы вышли на конечной остановке. Было малолюдно. Девочка зашла в небольшой продуктовый магазинчик. Я последовал вслед за ней. Девочка подошла к прилавку со сладостями, достала голубенький тряпичный кошелечек и принялась пересчитывать мелочь. Я стоял в нескольких метрах от нее, жадно вдыхая запах дождя и полевых цветов, который исходил от этого маленького существа.
— У вас не будет десяти копеек? — далекий, тихий застенчивый голос вырвал меня из моей нирваны.
Я с удивлением повернул голову на звук: передо мной стояла она. Девочка смотрела на меня. Черт побери, обращалась ко мне.
— Извините, у вас не будет десяти копеек, мне не хватает на мороженное, — она виновато улыбнулась.
Кроме нас в магазинчике никого не было. Я судорожно задышал, и крепко, чуть ли не до крови впиваясь ногтями в кожу, сжал кулаки.
Девочка смотрела на меня. В ее огромный чистых словно лесные озера глазах было ожидание.
— Да-да, — забормотал я наверное слишком поспешно, и принялся рыться в карманах.
Я слишком спешил, слишком суетился. Мелочь с веселым звоном посыпалась на грязный пол.
— Ой, — сказал я, присев, и принялся собирать разлетевшиеся словно осколки стекла монетки.
— Извините, — засмеялась девочка, и присела рядом со мной.
Коснувшись своей рукой моей ноги. Ее горячее дыхание обожгло мою небритую щеку:
4.
Мы стояла под навесом возле входа в магазинчик. Она облизывала покрытое шоколадом мороженное, а я пил пиво. Она весело болтала, рассказывая, что ее звать Катей: Катенькой: Она рассказывала о том, как она учится, и что она живет одна с мамой: без папы: и мама поздно приходит домой: и сейчас она думала пойти к своей подружке Ане: А я рассеянно ее слушал, не веря тому, что происходило со мной: Не веря, что счастье — вот оно, так близко, на расстояние нескольких сантиметров, одного рывка, одного удара. Я мог повалить ее прямо здесь, мог украсть ее у этого мира. Она могла быть моей. Сила, грубая и жестокая сила моя была несравненно выше ее скромных возможностей:
Но внутри меня все трепетало. Это была нежность, которая запускала свои острые словно бритвы когти в мою израненную этой жизнью душу. Нежность рвалась наружу вместе с предательскими слезами обожания, которые выступали в уголках моих покрасневших от алкоголя и усталости глаз. Нежность рвалась вместе с хрипом моего голоса.
Прямо в тот момент я готов был бросить к ногам Катеньки все свое существо, всего себя. Я был готов убить ее тут же, расчленить на куски, и рыдая от умиления, задыхаясь от животной страсти жрать ее тело:
Я готов был отдать ей весь этот гребанный мир. Любить ее. Возвести в ранг своего божества. Собственного, самого лучшего. Самого настоящего:
5.
Катюша доела мороженное и вопросительно посмотрела на меня. Я допил свое пиво и грустно улыбнулся.
— Не хочется идти к Аньке, она — дура, — сказала Катенька, в глазах ее блеснули искорки.
Маленькие девочки часто называют своих подружек дурами. Это объясняется зарождением в них сексуальности? Они видят в любом существе женского пола прямого конкурента на пути к обладанию неким безликим самцом? Вполне вероятно.
— Можно еще съесть по мороженному, — предложил я.
— Холодно, — повела плечами Катенька.
— Можно пойти ко мне, — предложил я, и тут же сам испугался своей смелости.
Катенька могла закричать и бросится прочь. Меня могли арестовать. Это было бы не так страшно. Хуже было бы, если бы она рассмеялась. Просто мне в лицо. Жестоко рассмеялась бы. Маленькие девочки — очень жестокие существа. Намного более жестокие чем любой маньяк или политик. Я даже зажмурился от ужаса, ожидая ее естественной реакции.
— А ты живешь недалеко? — неожиданно спросила она.
Мы перешли на ты.
Действительно, я жил совсем рядом. В двух кварталах. В десяти минутах ходьбы. И я утвердительно кивнул.
— Тогда, возьмем еще мороженного? — она улыбнулась. — Ты ведь меня угостишь?
— Без проблем, и пива тоже возьмем, — улыбнулся я, впервые за все эти долгие серые дни почувствовав легкость.
И мы пошли. Даже дождь прекратился, и мне показалось, что над моим городом разноцветным полотном растянулся холст радуги.
6.
Я расчленял ее крохотное розовое тело огромным тесаком. Куски ее плоти я рассовывал куда попало: по банкам, кастрюлям, шкафам и чемоданам.
Боже, как же это все прекрасно и банально одновременно. Это — проза, в своем самом естественном проявление. Шедевр, который не посмеет осудить никто:
Я стоял весь в ее крови, а передо мной лежали куски ее останков. И я брал эти мокрые липкие куски, и тер их о свое тело.
Ее кровь смешивалась с моей спермой, моим потом, с моими слезами.
Я рыдал, меня переполняла любовь.
Восхитительное, прекрасное и пьянящее чувство моего восторга было невозможно передать словами, стихами и даже мечтой.
Я обмакнул в лужу крови указательный палец и вывел на девственно белых обоях: "Катюша, любимая моя".
А после я упал на ее останки, обнял их любя, заплакал и забился в глубоком неспокойном сне.
Ноябрь-декабрь 2004 года