Текст печатается с сокращениями, но не по цензурным соображениям, конечно же, а по соображениям лаконичности.
В ту осень жизнь у меня определенно не задалась. Армия осталась далеко за плечами, законный мой месячишко я отгулял и пора было бы браться за дело. Только вот ни профессии ни охоты не было — одна десятилетка за душой, а что с ней, с десятилеткой, улицы мести? С учебой тоже не заладилосьЙ В общем, с ног сбился, работёнку ища подходящую — родители ещё насели: лоботряс, мол, объедаешь своих молодых родителей, которые сами своего от жизни не добрали!
Выручил Аркадий — сосед, веселый и непоседливый дружок мой, почитай, "с песочницы".
— По работам рыщешь, волчара? — оживился он, проведав о моих злоключениях, — а чего звёзды с неба хватать, айда к нам на завод!
— На завод?
— Ну да, на завод. Зарплата по нынешним временам приличная, для начала в слесаря определим, а там, глядишь, в рост пойдешь.
— Спасибо, Аркадий… Только подумать надо! "Карьера" слесаря не больно-то мне глянулась, да и видел я, как выматывают Аркадия бесконечные ночные смены, однако выбора не было. Тем более начинать трудовую жизнь плечом к плечу с дружком было как-то спокойнее, что ли.
Спустя пару дней я оформлялся на завод, а уже через неделю шлёпал по ноябрьской хляби к проходной.
— Прошу любить и жаловать! — у входа в цех улыбался Аркадий, окруженный рабочими.
— Толик! — я пожимал крепкие, грубоватые руки, ребята дружелюбно хлопали меня по плечам. Подошедший мастер повел меня вглубь здания.
— Вот, парень, твое рабочее место, — просто сказал мастер, — давай теперь, тяни лямку — а там, глядишь, приживёшься у нас, уходить не захочется!
Уходить мне и вправду не хотелось. Цех был уютный и светлый, размеренно, ненавязчиво гудели агрегаты, а добродушие рабочих с первых же минут позволило мне ощутить себя полноправным членом моей новой небольшой, но крепкой — трудовой семьи.
К концу дня ко мне подошла учетчица:
— Ну, сколько напилил, мастер?
— Да вот… — я постучал по куче блестящих железяк, — сколько напилил, все моё!
— Нормальна-а! — девушка стрельнула глазами снизу-вверх и кокетливо облизнулась — ловкий язычок блеснул на миг между ее пухлых губ.
"А она ничего, с-после армии-то, — подумал я, подметая верстак, -разве что девчонка совсем.. А с другой стороны поглядеть, так…"
"Девчонка" согнулась над кипой нарядов, предоставив мне разглядеть её "другую сторону". Форменный халат обтянул мощные ляжки, потаенно темнели ложбинки над икрами. В душе я чертыхнулся — в штаны мне словно вылили свинца. Скорей покидав вещи в сумку я рванул на выход. Домой я летел, как на крыльях: завод полюбился мне "с первого взгляда"!
…Подходил к концу рабочий день, когда меня подозвал мастер:
— Давай, Андреич, в ночную сегодня остаешься!
— Степан Петрович, так я ж дневную уже от звонка до звонка! Руки отваливаются! Еще восемь часов — и крышка мне!..
— Ничего! — мастер по отечески потрепал мои волосы: вот и узнаем, каков ты слесарь! Отстоишь ночную — разряд получишь, а не отстоишь… Тут уж, сынок, не обессудь, не та , значит, кость!..
… Хлопнули двери цеха и к нам скорым нервным шагом направилась женщина. Ей было близко к бальзаковским сорока, она была высока, с чуть грубо выделанным, но красивым лицом. Дорогое пальто скрывало крупное тело.
Взгляд женщины мне определенно не понравился, он показался мне бесноватым. Женщина встала прямо против нас и судорожно дышала, раздувая ноздри.
— Начальник цеха — Людмила Васильевна, — наполнил моё ухо гулом шёпот Аркадия, — ты не боись её, вообще, она мудила — это меня радует!
— Да что это творится? — мне было не по себе: в глазах жен-щины я читал мой приговор.
— Ночная, ночная, Толик!
Людмила Васильевна расстегнула пальто и медленно развела полы в стороны. Меня прошиб пот — под пальто не было ничего! Женщина стояла, чуть расставив полные ноги, ясно были видны набухшие губы, разнесенные в стороны большим воспаленным клитором. Промежность была выбрита. Холеные руки Людмилы Васильевны нервно поглаживали живет. Пальцы были закованы в толстые шиповатые кольца — вдруг два из них с чмоком вошли в щель, вытолкнув капли жёлтей смазки.
Как сомнамбула я приблизился к женщине.
— Гляди-ка, парень, — голос был глух. Она задыхалась. Пальцы вылезли наружу, увлекая за собой слизь — на мгновение натя-нулись блестящие нити. Женщина тряхнула холёной рукой и терпкая капля обожгла мой лоб. Я был заворожён и сжав набрякший член следил за тем, что вытворяет передо мной эта истекающая самка.
Между тем влажные пальцы коснулись сосков. Женщина прогнувшись запрокинула голову и впилась руками в тяжелые груди. Массивные кольца терзали белую кожицу в синих жилках артерий, соски торчали и каждое прикосновение к ним отзывалось судорожным колыханием белого влажного тела.
Не в силах сдерживать себя, я молниеносно высвободил член, подхватил женщину, ощутив ворсистую тесноту ее подмышек, и одним грубым движением вошел в нее. Удар по матке сразил Людмилу Василь-евну. Гортанно ойкнув от боли, она вся вытянулась, инстинктивно стремясь разорвать близость. Не тут-то было! Я бросил руки на ее круглые плечи и раз за разом жестко осаживал женщину на член, при-давливая клитор своим лобком… Влагалище было жарко и тесно — оно неистовствовало, массируя и обжимая мою бешено работающую плоть. Сдерживаться было невозможно. Едва не разрывая уздечку я подбросил женщину и толчками изверг в раскаленнее лоно семя. У меня потемнело в глазах, но прыгающие пальцы обхватили и прижали мои ягодицы:
— Погоди! Еби меня еще!.. Ну же?