И мы медленно двинулись по скверу дальше. Язык присох к моей гортани — так, кажется, когда-то писали классики.
— Вы страшный человек, — сказал я, неожиданно для себя перейдя на "вы".
— А человек любой страшный. Ты, что ли, никого не убивал? Никогда ни у кого ничего не своровал? Да не поверю!
Я обомлел от такого утверждения.
— Конечно, я никогда ни у кого ничего не украл, никого никогда не убил.
— Он убил троих, а четвертый убил его самого. А что я, по-твоему, должен был стать четвертым? Мы стоим на путях, кругом никого, ни души. Я что, должен подставиться под его перо, а потом с того света прийти доказывать, что я ничем не виноват? Я буду там, а он будет тут? Он мне нос расквасил, а его поезд надвое рассек.
Мы помолчали. Он заговорил снова:
— У тебя когда-нибудь кто-нибудь умирал? На кладбища ездишь навещать?
— Конечно.
— Это не ты их убивал? Ты им только одно добро делал? Ты и мамочке своей жизнь не сокращал? И сестре? И брату? И папочке? Ты — светоч добра и любви. И твоя мать никогда не плакала по ночам из-за тебя, проклиная, что произвела на свет детеныша, который сокращает ее собственные дни. А я — я всего лишь спасал свою жизнь! Я не убил ни одного гомосека — а он — троих!
— Может, он врал?
— А зачем так врать? Откуда ты знаешь, что он врал?
— У него возраст такой — он хватается, чтобы напугать.
— Не, то был другой паренек. Он не врал. Он мне сам, когда мы ехали в электричке еще, сказал, что его не посадили, потому что он несовершеннолетний. А они втроем с ребятами убили одного. Он сбежал с детской колонии. Такие пареньки не врут. Учитывая опыт его жизни, я и попросил попочку. Что ж я, не к каждому же пареньку подойду. Раз его отправили в колонию для несовершеннолетних, то его там в первую же ночь затрахали. Всей колонией. Это я тебе говорю.
— Зачем ты мне это все рассказал? — вдруг спросил я, подозревая, что этот плюшевый медвежонок хочет одного из двух: или слить на меня тяжесть со своей грязной души, или убить, чтобы я унес его тайну с собой в могилу. Вот сейчас убьет — и уйдет. Вокруг никого:
— Не бойся, — ответил он, улыбаясь своей обаятельной детской улыбкой. — Мы же просто разговариваем. Что, уже поговорить друг с другом нельзя? . . А насчет того, чтобы поцеловаться, о чем ты мне тогда сказал, то — не люблю я поцелуев. Не вижу в них смысла.
"Что, девчата, поцелуй?
Лучше б просто всунул хуй" ,
— пропел он частушку и хмыкнул.
Мы вышли к трамвайной остановке.
— Спасибо, — сказал он, — что надоумил меня выбросить кошельки. Добрые люди обязательно найдут и за отдельную плату вернут: