И Бог знает, чем все это кончилось бы, но одернула солдата степенная ключница:
— Ты, солдат, незамай девку. Назавтра ее велено в сохранности в Дубки доставить.
***
История эта нечаянно открылась. В поместье к Александру Павловичу пожаловал уездный предводитель дворянства и заседатель мирового суда господин Шабашкин. Сей представитель крапивного семени никогда не решился бы в одиночку заявиться в поместье Иртеньева, но под крылом предводителя дворянства осмелел. К своему несказанному удивлению Александр Павлович узнал, что он по неведению посек благородную девицу, дворянку. За обильным угощением с французским вином было решено, что случившегося обратно не вернуть. Потому в Дубки однодворкам Беднаго был послан сотенный билет и мануфактуры на приличное платье и нижнее убранство. И по сему, было решено считать вопрос решенным.
Однако, соседи, такие же мелкотравчатые, избегали Машу, продолжая видеть в ней особу, высеченную мужиками. Да и тетушка Маши от той истории занедужила и в скором времени скончалась. Житье Маши стало совсем убогим, чтобы не сказать голодным… Оставшись совсем одна Маша затосковала. Целыми днями она бродила вокруг хутора и чего-то ждала. Право, сама не знала, чего ждала. Но почему-то ей вспоминались постоянно наваристые щи с мясом и такая вкусная гречневая каша в дворне Иртеньева.
Как говорится в народе "только черта помяни и он тут как тут". Золотой осенней порой Маша встретилась со своим обидчиком в полях. Александр Павлович ехал в коляске в сопровождении все того же конного Пахома. Заметив Машу, он вышел из коляски и заговорил с ней первым. Справившись о здоровье и соболезнуя по поводу кончины тетеньки повинился еще раз за свой поступок. На что Маша печаловалась на свою скудную, одинокую жизнь и неожиданно сказала:
— Александр Павлович, возьмите меня в свою дворню, а то мне жить совершенно нечем.
Господин Иртеньев не вдруг нашелся, будучи удивлен ее словам и даже растроган слезами, которые стояли в глазах Маши. Никогда не терялся прапорщик Иртеньев: ни турок, ни губернатора не боялся, австрийским пулям не кланялся, а тут…
— Как же так, Мария Антоновна? Ведь дворовую и в услужение послать и посечь можно…
— Ну и посеките меня из своих рук и определите в девичью, а то я совсем погибаю в нищете.
— Бог с вами, да серьезно ли вы говорите, Мария Антоновна? Не передумаете ли Вы завтра? Не минутное ли отчаяние говорит в Вас? Коли я посеку Вас из своих рук, как секу крепостных девок, то навеки из воли моей не выйдете, приживалкой станете.
— Лучше приживалкой быть, чем с голоду помирать — твердо ответила Маша.
— Тогда, с Богом, садитесь в коляску.
Перекрестилась Маша и села в коляску к своему барину, поехала в новую жизнь — сытую, но бесправную. Миняй свое дело знал, хлестнул кнутом по лошадям и погнал в усадьбу, к той самой баньке. А Маша внутренне сжалась, ожидая новой порки. Больно ли посечет ее Александр Павлович?
А барин даже подал ей руку при выходе из коляски. И так же за руку повел в прируб бани, где стояла грозная скамья. С робостью переступила порог Маша, посмотрела на Александра Павловича:
— Мне уже раздеваться?
— Ложись на скамейку, как есть — перешел с "Вы" на "ты" ее новый повелитель и вынул из бадейки толстый пук розг.
Ложась на скамейку в сарафане Маша подумала: "он наверное меня по одежде сечь будет". Правда, на скамейке видны только спина и задик да еще ляжки, но все равно стыдно! Предвкушение наказания было страшнее самой порки! По всему Машиному телу прокатилось волнительное, острое жжение — что с ней происходило, и сама понять не могла.
Александр Павлович кончил перебирать розги, подошел к Маше и неожиданно задрал подол сарафана высоко ей на спину. Так высоко, что открылись не только неприличные места девичьего тела, но и почти вся спина. Маша поймала себя на мысли, что она, молодая девица, лежит заголенная перед мужчиной, беззащитная и подставляет свое тело под боль стегающей розги. Некоторое время, показавшееся Маше вечностью, Александр Павлович смотрел на нее, распростертую на скамейке. А потом огладил рукой ее от поясницы до тугих ляжек, задержался на самом неприличном месте и похлопал обе половинки. Стыд какой!