Зал выдохнул. В полном соответствии с обращением, выдохнули не зрители а зрительницы. Словно в один миг поменялось то, зачем все сюда пришли, и эта общая цель, бывшая до сих пор просто забавной, стала одновременно сладостной и пугающей.
– Я пойду: – сказала Патриция, чувствуя, что этот всплеск эмоций для нее сейчас слишком много: – можно я пойду, ребята?
– Минутку! – опершись о сцену ладонями на нее впрыгнул давешний репортер, тот самый, который получил от Патти кулаком на бензоколонки. Он секунду постоял напротив нее, а потом задал вопрос, которого она ждала:
– Сказанное относится ко всем участницам?
Рыжая девушка посмотрела на него умоляюще и измученно:
– Пока еще не ко всем, – проговорила она в микрофон.
– А к тебе? – репортер демонстративно достал блокнот.
– Я еще полчасика выдержу, – сказала Патриция, делая шаг к двери, не для того, чтобы бежать, а чтобы хоть весь зал не слышал этого разговора: – Надеюсь, что выдержу.
– Секундочку! – журналист в два счета догнал девушку и за локоток подвел обратно в яркий свет прожектора. Ноги у Патти заплетались: – Почему бы эти полчаса не провести на сцене, Патти? Народ собрался посмотреть на тебя, верно, мужики?
– Верно! – пожалуй в первый раз в ответе зала прозвучало явно больше мужских голосов, чем женских. Девчонки озирались, не понимая, что, собственно, происходит.
– Дай мне уйти, – шепотом взмолилась Патти. – Мы с тобой, как-нибудь договоримся, я извинюсь, если хочешь: Но если со мной что-то случится пострадают девчонки, которые пришли нас послушать. Они же все на меня спорили:
– Ребята! – крикнул журналист, обращаясь уже только к мужчинам: – отпустим Патти?
Зал откликнулся не сразу. Парни смотрели то на красную от стыда, сжавшую губы "Бритву" на сцене, то на своих, тоже разрумянившихся и ставших вдруг очень молчаливых подружек. Девочки ждали. Им было очень не по себе.
– Пусть идет! – крикнул друг Анжелины, – черт с ней, пусть идет. Мы, как-нибудь, сами свои проблемы тут решим.
Патти почувствовала, что по щекам текут слезы. Журналист отпустил ее руку и легонько подтолкнул рыжую девушку к выходу со сцены. Потом удивленно спросил.
– Ну, что же ты?
– Не могу-у: – простонала Патти прямо в микрофон. – Стоять могу еще немножко: А идти – нет.
– А ты попрыгай, – предложил кто-то из зала.
– Сты-ыдно.
Но она все-таки начала приседать и выпрямлять ноги, а в зале возникло движение. Худая и резкая Анжелина пробивалась к сцене сквозь толпу. Вот она прыгнула на барьер. И теперь стояла рядом с Патти и журналистом, как будто они были участниками новой, еще не виданной рок-группы.
– Ты что же делаешь, сука? – спросила она угрожающе и певицы, которую считала своим кумиром еще десять минут назад: – ты что же это со всеми нами делаешь?
Патти была в черной коже и сапогах, а Анжелина в футболке и джинсах, но казалось, что сейчас зрительница просто порвет бедную, едва дышащую певицу в клочья.
– Тронешь, – сказала Патти, с трудом улучив миг между двумя глубокими вздохами, – я сразу обоссусь. И тогда твой милый тебя трахнет. Я ведь тоже поспорила, подруга. Ничего личного.
– Только попробуй, стерва, – прошипела Анжелина: – меня так просто не трахнуть. Даже не думай. Давай, киску в руки, и проваливай со сцены! А то так врежу:
Патти словно обрела в этих словах точку опоры. Она выпрямилась, и посмотрела на обоих людей, стоящих рядом. Подмигнула журналисту: