— Догадливый! — все столь же негромко похвалил Бабаков.
Коля усмехнулся:
— Ну, конечно, я мог бы наплести примерно такое, — он напустил наивный до идиотического вид: — "Иду, значит, по улице, и вижу эту десятину. Брошенную и неприкаянную. Двери настежь, внутри никого. Думаю: непорядок. Думаю: наверно, какая-то несознательная шпана угнала ее — и бросила. Думаю: надо поправить это дело, вернуть тачку в родное стойло. Потому что я очень люблю нашу милицию, которая меня бережет!"
Офицеры засмеялись. Бабаков осведомился:
— Насколько понимаю, этой пурги ты плести не будешь?
Коля зевнул:
— Неа! Может и проканало бы, и хуй вы докажете, что не так: Свидетелей — нет, камер наблюдения — нет: Но лень просто пиздить. Все равно ж ты, командир, не дурак и все прекрасно понимаешь? Разумеется, я и угнал. Ну так вернул же?
— Коленька, — вкрадчиво спросил Бабаков, — а нахуя тебе оно было надо, угонять милицейскую машину?
— Да по приколу! — с обезоруживающей дерзкой веселостью ответил паренек. — На спор!
— Понятно, — Бабаков кивнул. — Но, конечно, кто с тобой спорил, кто был, так сказать, подстрекателем, — этого ты нам не расскажешь?
Паренек фыркнул:
— Сам-то — как думаешь?
— Коля — правильный пацан. Коля — не сдает подельников. Коля вообще не сдает корешей, — все с той же язвительной гордостью объяснил Бабаков для капитана Тихомирова.
Тот, хранивший дотоле молчание, мрачно спросил у задержанного:
— Парень, а ты понимаешь, что сейчас конкретно под уголовку влетел? Хуевый твой прикол был!
— Верно! — подтвердил Бабаков. — То, что вернул машину, — это, конечно, зачтется. Но факт угона — имел место. Железно. Все основания для открытия дела.
Паренек с шумом выдохнул дым:
— Ну так открывай — хуйли глазки строить? Только учти: под протокол я тебе расскажу, как на улице тачку нашел, брошенную. А в суде — пущу слезу праведного негодования. "В кои-то веки решил сделать чего-то хорошее для милиции, типа, имущество вернуть, — так не поняли, гоблины тупые! Не оценили красоты поступка!"
— Расскажи, расскажи: как это делают ежи! — Бабаков махнул рукой. Он поправил своенравный галстук, упрямо сползавший к уху, и включил официальную суровость: — Расскажи. Суд, может, тебе и поверит. Реального срока — точно не дадут. Но на киче ты у меня посидишь. Дозрел. Оборзел ты, баклан, до невозможности. Могли бы закрыть еще месяц назад, когда ты со стаканом анаши попался. Но тогда — Елена Георгиевна тебя отмазала. Инспектор по малолеткам. Поручилась она за тебя. А сейчас — подвел ты ее. И через то — в тюрьму пойдешь. Отлетался, голубь. Потому как влетел на сей раз — крепко!
Сказано было без злости, даже как-то равнодушно, устало — и, вероятно, именно от этой смены тона дотоле неустрашимо нахальный паренек вдруг встревожился:
— Да ладно! Вы чего, дядь Олег, правда меня в тюрьму упечь хотите? Да за что? Вы ж знаете: я ничего плохого-то не делаю!
— Ага. Вот только "хорошего" — лет на десять за тобой, по совокупности.
Была долгая неуютная пауза. Долгая, как дорога кандальная, и неуютная, как тот казенный дом, к которому эта дорога ведет.
— Да ладно вам! — сейчас Коля если и не готов был еще разреветься, то нервничал заметно. — Я же:
— Посидишь ты! — жестко оборвал его майор. — Подумаешь!
И, раскрыв на столе папку, действительно принялся в ней что-то писать. Воцарилась гнетущая тишина. Ее нарушал лишь шорох ветра за окном да шелест ветвей высокой вербы, скребущих по стеклу. Эта верба своим назойливым скрипом отвлекала сотрудников ОВД от мыслей о борьбе с преступностью, и Бабаков все порывался обратиться в управу, чтобы "херову вербу срубили нахер", но как-то руки не доходили.
Майор деловито и проворно водил ручкой по бумаге. Юный угонщик, раскрасневшийся от теперь уже нешуточного волнения, ерзал в кресле и сдавленно пыхтел. Капитан Тихомиров, глядя на него, потешался. Он был уверен, что шеф просто пугает нарушителя, к которому на деле испытывает своеобразную симпатию. А протокол если и будет составлен — то лишь для острастки. И через час этот ушлый Коля Лакки будет хвастать перед дружками, как ловко развел он этих лохов в серой форме и с очень серым веществом в голове:
Это сознание малость удручало строгого капитана Тихомирова. Хмель и обида взыграли в нем, и он вдруг бухнул:
*****
— А вот взять бы тебя, баклан, — и хорошенько высечь! Розгами!
Парень, казалось, встрепенулся. Криво усмехнулся:
— А что, в прейскуранте услуг — предусмотрено?
— Шутит все: — пробормотал Бабаков, не отрывая взгляда от бумаги. — Нет, не предусмотрено. Тюрьма предусмотрена. Срок — вряд ли, по первоходу-то, но хотя бы трое суток ИВС я тебе гарантирую.
Рыжий Коля снова закурил, молвил хрипловато:
— Да по-чесноку, начальник — уж лучше б высекли, чем в тюрьму!
Бабаков наконец поднял глаза — и проступил в них некий странный блеск.
— Ты это серьезно? — спросил он.
Нарушитель нервно хмыкнул:
— Ну, как бы, да.
— Ага! — подхватил Тихомиров, оживившись. — А потом побежишь прямиком в прокуратуру. Или к правозащитникам каким-нибудь. Типа, ментовский беспредел, произвол, применение пыток.