— Истинный джентльмен никогда не позволит себе поднять руку на свою супругу, и уж тем более высечь ее, какая гадость! — возмущенно заявляла Мари, моя подруга по пансиону. К слову сказать, уж наши-то с ней попки никогда не были в безопасности, в пансионе практиковали (да еще как!) телесные наказания. Однако ни сейчас, когда мне приходилось подниматься в комнату мадам директрисы, ни в раннем детстве, когда моя попка была в полном распоряжении моей няни, я не воспринимала порку, как нечто эротичное. Что же тут может быть возбуждающего, боже мой, когда мадам велит спустить панталоны, задрать юбки, наклониться, и с откровенным отвращением хлопает меня своей тросточкой по ягодицам, словно пытается прибить особо докучливую муху. Другое дело супруг — это же любовь, страсть, загадочный eros, и вдруг "снимите ваши штанишки, мадам супруга"…
Тем не менее, весь мой жизненный опыт говорил об обратном. О том, что мой отец порет маменьку, я знала с раннего детства и не находила в этом ничего особенного. Первый раз я подсмотрела за ними случайно, когда мне было года три. Отец был не в духе в тот день, и как только мама попыталась ему возразить (уже и не помню, что послужило поводом для их ссоры) велел ей идти в его кабинет. Вообще кабинет был в нашем доме "зоной свободной от женщин" — ни я, ни моя младшая сестра, ни мама никогда туда не заходили. Наверное, именно поэтому необычное приглашение привлекло мое внимание. Едва моя няня отвлеклась, я прошмыгнула к двери кабинета и приникла к неплотно прикрытой двери. В щелку я скорее услышала, чем увидела, как зашуршали шелковые нижние юбки maman, и раздраженное требование отца поторопиться. Слегка приоткрыв дверь, я увидела, что мамочка улеглась животом на высокий подлокотник вольтеровского кресла, юбки задраны ей на голову, словно пышный цветок, а сама мама, заведя руки за спину, судорожно пытается расстегнуть пуговки на кружевных панталонах. Наконец, ей удалось справиться с тугими петельками, и панталоны сами собой скользнули вниз, к ее коленям. Попка maman, большая, пышная, вся в трогательных ямочках, почти сливалась с ее белоснежными нижними юбками и белыми чулками. Рядом с креслом стояло ведро с хорошо знакомыми мне розгами. Папа достал одну, встряхнул, и с нее, сверкая в солнечных лучах, сорвалось на ковер несколько капель воды. Папа замахнулся, примериваясь, и вдруг резко опустил прут на мамину попу. Белоснежную поверхность пересекла огненно-красная узкая полоса, а мама взвизгнула каким-то незнакомым, тоненьким голосом. Следом удары посыпались один за другим, и мама зарыдала в голос, она колотила по полу ногами в мягких домашних туфлях, стремительно покрывающаяся красными полосами попа тряслась и вздрагивала, словно молочное желе, которое кухарка подавала на сладкое по воскресеньям. Папа остановился также резко, как и начал, однако мама еще какое-то время лежала на ручке кресла, вздрагивая от затихающих рыданий. Наконец она поднялась, натянула панталоны и оправила юбки. Ее высокая пышная прическа была в совершенном беспорядке, лицо припухло от слез, однако она натянуто улыбалась.
— Спасибо, Алекс, милый, мне стало гораздо легче! И… прости меня, ради Бога, сама не знаю, что на меня нашло!
Папа снисходительным жестом потрепал ее по щеке, и велел идти отдыхать. Я отпрянула от двери и, стараясь не шуметь, сбежала по лестнице вниз, к разыскивающей меня няне. Однако спустя некоторое время я не удержалась, и заглянула в комнаты маменьки. Она стояла на коленях перед иконами и сосредоточенно читала нарядный молитвенник. Ее лицо выглядело спокойным и даже более умиротворенным, чем обычно.
Спустя пару лет, я спросила маменьку, за что папенька ее порет? Мама смутилась, отпрянула, и, казалось, хотела избежать ответа, но передумала и мягко сказала:
— Душечка, когда няня наказывает тебя, это же не оттого, что она тебя не любит. Напротив, она любит тебя, заботится о тебе, и всеми силами старается помочь тебе вырасти умной и послушной девочкой. Наказывают всегда любя, с большой нежностью и мыслями о будущем благополучии. Я уже взрослая, но и я иногда ошибаюсь, и папа заботится, что бы мне было хорошо!
Тогда это объяснение меня полностью удовлетворило, но теперь я стала примерять это на себя, и мучилась вставшей передо мной дилеммой. С одной стороны, молодой знатный джентльмен, который полюбит меня, безусловно, будет благоговеть перед моей красотой и совершенством, как во французском романе, который тайком принесла Мари ее старшая сестра. Но, с другой стороны, неужели к этому времени я стану таким образцом и идеалом, что никогда не буду нуждаться в порке? Судя по усердию мадам директрисы, время, когда я стану истинной безупречной леди, было бесконечно далеко. Неужели мать Мари была таким образчиком женских достоинств, что никогда не нуждалась в наказании?
С этими, или приблизительно этими мыслями я отправилась на каникулах в гости в семью Мари. Первая встреча с ее мамой меня несколько разочаровала. Она была говорливой, громкоголосой, язвительной женщиной, не всегда контролирующей свои мысли и чувства. В первый же день за обедом, на котором присутствовали еще несколько гостей, нам с Мари позволили присоединиться к взрослым. Мама Мари вела себя не в пример более свободно и вольно по сравнению с моей мамой. Она легко рассуждала о политике, властях, и даже несколько раз перебила мужа! Мой отец ни за что не потерпел бы этого! Как выяснилось, не терпел такого и отец Мари. Он негромко, но значительно произнес, обращаясь к жене:
— Дорогая, по-моему, тебе срочно требуется помощь нашей экономки. Думаю, двадцати будет достаточно.
Мама Мари после этой фразы слегка побледнела, выпрямилась, но быстро взяла себя в руки, и коротко позвонила в серебряный колокольчик, который стоял справа от ее приборов. В дверях немедленно появилась чистенькая опрятная служаночка. Мама Мари кивнула ей и сказала:
— Разыщите Александру Сергеевну, и предупредите, что мне незамедлительно требуются ее услуги.