Прямо сейчас? Здесь?
Здесь и сейчас. Давай!
Я сама должна вставить? Обленился.
Именно ты. У тебя умелые, нежные пальцы, и ты всегда любила делать это.
Она зажмурилась, она всегда закрывает глаза, когда он входит в неё.
Это крабовый салат действует?
При чём салат? Это ты действуешь. Я люблю тебя. Ты необыкновенная сейчас.
Сам сказал: Новый Год — новая жизнь.
Ты, действительно, новая.
Когда — то мы, кажется, перестали чувствовать друг друга. . сегодня всё по другому.
Вот так, я точно никогда не танцевал.
Только не выходи из меня, аккуратнее. У меня губы, наверное, распухли от целования. Заметно? Даже болят немного.
Нижние губки совсем не целованные сегодня.
Я больше не могу. Идём. Так жалко выпускать тебя.
Она подхватила ладошкой член, сжала, и повела за собой, как телёночка. Амазонка, возвращающаяся с поля боя, с добычей. Она не переставала удивлять его.
Давно он не испытывал такого чувства приятного изнеможения. Она тоже отдала ему всё, и лежала молчаливая, недвижная. На какой то момент он уже начал дремать, но пробудился, когда она зашевелилась. — Спать, спать, нет сил, — прошептала. Прильнув к нему, закинула на него тёплую ногу, завозилась, вправляя его расслабленное мужество в своё уютное атласное гнёздышко, удовлетворённо вздохнула, когда получилось, и уже вскоре ровно дышала ему в шею, а он лежал, боясь пошевелиться, чтобы не выйти из неё, и чувствовал, как легонечко колышется в собственном ритме её нежное лоно. .
Бывает такое — просыпаешься, и внутри ощущение радости, и в первый момент ты даже не понимаешь, откуда оно. С таким ощущением проснулся он, тут же припомнил прошедшую ночь, и ощущение радости жизни только усилилось. После стольких лет семейной жизни, когда, казалось, знаешь в человеке всё, и вдруг открыть что — то новое. Жена ещё спала, плечо и одна грудь вылезли из — под одеяла, и свежий, сочный сосок колыхался дыханием. С давно забытым чувством любопытства и восхищения он смотрел на спящую жену. Губы её были приоткрыты. На самом деле они припухли, или только кажется. Сколько они вчера целовались, наверное, больше, чем за целый год. Губы её шевельнулись и, не открывая глаз, она прошептала: — У тебя опять стоит. — Он решил, что она недовольна этим, ну да, разве не достаточно они занимались этим ночью, и на всякий случай оправдался: -Это утреннее. С добрым утром. — Поцеловал в губы, и тронул сосок, проверяя его упругость. Всё так же, не открывая глаз, она зашептала: — Только не придавливай мне животик, он полон.
Он взял её очень бережно, она была такая податливая, расслабленная. В соитии не было жадной исступлённости, напора. Они словно делали это не всерьёз, поддразнивая друг друга, но зато было много нежности, и окончание его было не избавлением от невыносимости напряжения, не гроза, а летний тёплый дождик. Они полежали ещё немного в истоме, потом она спустила ноги с постели и сказала: — Идём.
Он не стал спрашивать, чего она хочет. Она взяла его за руку и повела, и он сразу вспомнил, как вчера она вела его в спальню за стоящий член, как бычка. Они вошли в ванную, не отпуская его руку, она забралась внутрь, потянула его за собой, и только тогда отпустила его, присела, широко развела колени и начала писать. И это было вчера, только не с такой откровенностью. Тогда он объяснил её поступок опьянением, но сейчас она была трезва. Он смотрел, потому что этого хотела она, именно так он понял её действия, её взгляд, разведённые колени, раскрывшие интимные складки, были призывом. Она писала долго, наконец, струя иссякла, выдавила ещё несколько коротких прерывистых струек, пара прозрачных капель повисла на краешке шарлаховых губок. У нее был необыкновенный цвет малых губок, он никак не мог найти для него подходящее слово, розовый и красный не передавали их оттенок. Как то они случайно оказались на выставке цветов, и он увидел розу с цветом, удивительно совпадавшим с цветом ее губок. На табличке с описанием он прочитал название цвета — шарлаховый. Она подняла лицо к нему: — Писай, писай же: Он повернулся к стене, но она протянула руку, схватила член и направила струю себе на живот.
Она заговорила, когда они вернулись в спальню. Он ждал её слов, чувствовал, что она хочет выговориться, слишком хорошо он её знал.
Я тебя шокировала, да?
Нет, удивила. И знаешь, это так: возбуждающе что — ли: не знаю даже: если захочешь ещё, я готов.
Когда — то, ещё в садике, я дружила с мальчиком. Детская такая любовь. Нас поддразнивали даже, и родители говорили, вот твой женишок. Как — то мы оказались в каких — то кустиках, и я села пописать. Он стоял рядом, тоже писал, посмотрел на меня и говорит: А почему у тебя нет письки? — Что — то произошло в этот момент, я поняла разницу между мальчиками и девочками, о чём раньше никогда не думала. Это понимание взволновало меня, я застыдилась оттого, что я перед мальчиком без трусов. Лицо всё горело. И при том я смотрела на его торчащую письку. Первое чувство, связанное с сексом — я писаю перед мальчиком. И потом: Я иногда представляла, что я писаю, а на меня смотрит мужчина. И с тобой: я иду писать в ванну, потому что там есть место для тебя, представляю, как ты видишь это, и словно мёд внутри тает, растекается по телу. Как — то мы гуляли с тобой по лесу, ты, наверно, уже не помнишь, и так захотела: Ты отвернулся, а я писала. Я млела, представляя, как ты повернешься и посмотришь на меня. Ты не повернулся. Вот такой бзик. Глупо.
У тебя теперь будет много мёда. Обещаю. Твой бзик мне нравится, жаль, ты раньше молчала.
Да вот так получилось. А вчера что-то произошло. И всё равно, я сегодня так перенервничала, вдруг ты не поймешь.
Надеюсь, у тебя найдутся и другие бзики.
*****
Найдутся, но они более пристойные. У тебя ведь тоже что — то есть? Ты здорово придумал, танцевать с тобой голой.
Нам с тобой не скучно будет.
Но это потом.
Она натянула трусики, одёрнула их.
Не хочешь походить ещё голой.
Нет, не сейчас. Скоро ребёнок придёт. И потом, если я всё время буду голой, ты перестанешь воспринимать меня, как голую. Идём завтракать, я ужасно проголодалась. У нас ещё остался нетронутый торт со вчерашнего.
А. Барк