Следующий этап игры начинался в раздевалке — украдкой поглядывая друг на дружку, одеваться начинали "сверху" , примерно так: выходишь голая из душа, наскоро вытираешься, открываешь шкафчик, сразу натягиваешь футболку или майку (кто угодно скажет: в майке и без трусов — куда стыднее, чем совсем голой) , потом аккуратно достаёшь и раскладываешь по скамейке остальную одежду, очень-очень тщательно разравниваешь полотенце, сворачиваешь и упаковываешь его вместе с купальником, если зима — натягиваешь длинный свитер (и, ощущая его прикосновение к голой попе и бёдрам, чувствуешь себя ещё голее) , потом носки, и только потом — трусы, но только до колен ("ой-ой-ой, забыла между ног хорошенько вытереть, как мама говорила" — показываешь ты всей позой, разворачиваешь полотенце, вытираешься, сворачиваешь полотенце) , натягиваешь штаны до трусов, всё ещё висящих на коленях, садишься на лавочку, обуваешься, встаёшь, и только тогда одеваешься окончательно. Но, конечно, радость от этого потайного спектакля совсем не так остра, если Олеся заболела или уехала, и нет того, кто, одеваясь в том же порядком, украдкой взглядывает на тебя.
При этом, надо сказать, мы никогда не были друг для друга "сексуальными объектами" — не трогали, не дразнили, никогда не показывали себя без "повода" , и уж конечно, никогда не обсуждали наши "похождения". Друг для дружки мы были, наверное, соучастниками в остром желании "показывания себя миру" — ну а по большому счёту, и были тем "миром" , который готов был смотреть, и ему это не наскучивало. Другие женщины нас совершенно не интересовали — ни как зрители, ни как зрелища. (И "личная жизнь" моя складывалась потом вполне традиционно-гетеросексуально, у Олеси, наверное, тоже — не знаю, никогда с ней ничего близкого не обсуждали, про своих мальчиков, месячные, эпиляцию и прочие "интимные подробности" я выкладывала совсем другим подругам: только не в наши с Олесей долгие беседы — язвительно-мифологизированные, за общие годы накопившие отдельную лексику, мимику и символику.)
Ещё был летний лагерь, куда родители сослали нас после восьмого класса — вполне посредственный, унылый и бездарно организованный. Зато однажды, когда мы внезапно вернулись с пляжа вдвоём (остальных девочек отряда повезли на какую-то экскурсию, что ли?) , Олеся, закрыв дверь, сняла мокрый купальник. И минут двадцать расхаживала голая по палате — "отвлекаясь" от одевания то на разговоры, то на поиски чистых трусов, то на выбор юбки покрасивее… Меня пронзило такое острое ощущение голого тела в огромной десятиместной комнате — её ощущение — что потом я ещё несколько дней корила себя за то, что переоделась в тот день на пляже, а больше такой возможности не представилось.
Зато я воспользовалась тем, что нам двоим, как старшим и тренированным, в порядке исключения разрешалось далеко заплывать без вожатых. Бултыхаясь возле буйка, демонстративно ухватилось за него рукой, в которой держала только что стянутый низ купальника ("ой, кажется, верёвочка развязалась") и пять минут бултыхалась в метре от Олеси в одном "верхе" , в идеально прозрачной воде…
… Прошло три года со времён нашей неразлучности (и лет пять, наверное, — с последней "игры") — и мы снова на море.