— Отвар ведь, — тихо оправдываясь проговорила Матрена, — Его много не пьют. Да вы попробуйте, мигом жажду снимет, с первого глоточка… — Вкус был странный, но приятный, кисловато-сладкий. Казалось, что напиток слегка перебродил, подобно квасу, язык и небо покалывало, как-будто крохотные, невидимые глазу льдинки. Женщина напряженно следила, как она пьет, и когда кружка опустела, быстро отвела взгляд в сторону, расправила салфетку и, снова накрыв кувшин, убрала его в буфет.
***
Когда мамочка и Аннушка увели Сонечку показывать ей комнату, чтоб дать гостье отдохнуть с дороги и привести себя в порядок к обеду, на который наверняка останутся папенькины гости, Люба задержалась на кухне.
— Матрена, а мне налей отварчика? —
— Вам нельзя, маменька не велели. Нельзя его девочкам часто пить. —
— Ну хоть глоточек? Маменька и не узнает. — не унималась Любочка.
— Это же не просто питье, а лекарство. Не положено лекарство часто пить. Да и папеньке вашему с Алешей так ничего и не достанется. Это же для них делано. —
— Ну я же капельку… — Конючила малышка.
— Что с тобой делать… — Матрена покачала головой и сокрушенно всплеснула руками. — Опять ведь описаешся, как давеча, у Андрей Ильича на коленях прямо. — Не переставая ворчать, кухарка полезла тем не менее в буфет.
— Ой, ну и что! Папочка никогда не сердиться. —
Матрена и вправду всего лишь капнула на дно кружки, едва-ли больше пары глотков. Но девочка, выцедив содержимое, запрокинула голову и подержала перевернутую кружку над открытым ртом, чтоб туда скатились последние капельки. Блаженно жмурясь, она обизала губы. Казалось, еще немного, и она начнет вылизывать ее словно кошечка после настойки валерианового корня. Кухарка опять покачала головой и отвернулась, пряча улыбку.
… Комната Сонечке понравилась. Большая, светлая, кровать широкая. Девочка подбежала к окну, из которого открывался живописный вид на лесистые холмы и краешек синего озера. Вдали, у горизонта, выбеленные дымкой холмы поднимались еще выше, где-то там начинались Горы.
— Как красиво! — Соня вздохнула. — Так жалко, что мы раньше сюда не приезжали. —
— Приезжали. Ты просто маленькая была, не помнишь. — Тетушка подошла и приобняла племянницу, целуя в светло-русую макушку и перебирая пальцами волосы. Позади них, за легкой передвижной ширмой, девки быстро и слаженно готовили все для купания: наливали, смешивали, подносили и тут же исчезали. Осталась только Аннушка, которой и предстояло купать девочку.
— Ну, раздевайся, надо ополоснуться с дороги. — Людмила расстегнула и помогла снять платье, от рубашки Сонечка избавилась сама, просто опустив с плеч бретельки и перешагнув упавшую одежду. Присев на край постели она стянула с ног чулки. Аннушка неотрывно следила за каждым ее движением. Так детвора завороженно смотрит на парение бумажного змея, или голубятник следит за кувырканием в небе любимого турмана. Вспомнив, что она не одна, девушка быстро поймала укоризненно-насмешливый взгляд хозяйки и опустила глаза.
— Вот сюда садитесь, сперва голову помоем. — Аннушка постелила на небольшое деревянное креслице сложенную простынь, потом поставила перед Соней тазик на табурет и налила в кувшин теплой воды.
Людмила Ильинична вышла. Вымыв голову и отжав слегка волосы, девушка ловко намотала полотенце, убрала тазик с табуреткой и поставила на их место большой таз, чтоб обмыть все тело. Это, незатейливое в общем-то, дело немного затянулось. Вроде бы Аннушка делала все, как обычно в таких случаях делают все женщины, купая детей. Но движения ее показались бы стороннему наблюдателю чуть замедленными, плавными, непрерывными, похожими на загадочный танец ладоней и пальцев или попытку решения задачи: нарисовать фигуру, не отрывая карандаша от бумаги.
Руки, ноги, бедра, спина, грудь, Соня неподвижно стояла и млела, слушая непрерывный тихий говорок девушки, сопровождавший путешествие ее рук по всем изгибам тела. Она произносила понятные по отдельности слова, нахваливалала, приговаривала, комментировала свои действия, какое все должно быть чистое, да красивое, но в совокупности этот процесс превращался в некий колдовской ритуал, смешение движения, слов и главное напевной интонации. Девочка словно погрузилась в полудрему, а когда, закончив петь и мыть, Аннушка облила ее чистой водой из кувшина, даже вздрогнула и удивленно огляделась, словно не понимая, где находится.
— Ну вот. А теперь садись снова, а ножки вот сюда положи. Самое главное помыть осталось… — Сонечку никогда не подмывали так, но она послушно устроилась, откинувшись на слегка наклоненную спинку, в креслице и выставила на обозрение служанки свои девичьи прелести. Аннушка присела и улыбнулась, катая в мокрых ладонях кусочек мыла. Теперь ее взгляд светился откровенной, радостной похотью. Любовно огладив все поверх, она заиграла пальцами уже и не моя, а просто лаская, возбуждая, онанируя покорную девочку, которая и не думала противится такому обращению, а напротив, старалась еще шире раздвинуть ножки.
— Вот, вот как хорошо. Ах ты, моя прелесть, — приговаривала Аннушка, потирая клитор, скользя по нежным набухшим лепесткам. То и дело она переводила взгляд на искаженное грмаской наслаждения лицо малышки. Зажмурив глаза Сонечка ослабленно мотала головой и часто, быстро выдыхала, напрягая бедра и живот. Осторожным нажимом Аннушка проникла в узкий вход, но палец неожиданно легко зашел в теплую и упруго-скользкую глубину влагалища. Этот факт лишь на секунду озадачил девушку. Она достала до дна, заставив ее томно выгнуться, медленно извлекла палец, огладила скользкий призывно раскрытый цветок и снова погрузилась в лоно, шевеля и двигая пальцем внутри. Второй, свободной рукой, она уже давно, забравшись под платье, ласкала себя между ног.