Теряюсь. Не знаю, что сказать.
— Ладно, проехали. Есть ещё что?
Трояки, бардак в комнате и: да, и это, конечно, тоже: Блин, вот я паршивка же: понимаю ведь, что нельзя, а ничего поделать с собой не могу! Сегодня даже на уроке в туалет убегала и в кабинке: Спугнули, правда, только раздразнила себя зазря — кто-то вошёл в туалет, а кабинки-то у нас без дверей. Бли-и-и-ин:
— В общем, штук 50 набегает в общей сложности, — говорю я печально.
Танька смотрит на меня ласково и немного печально. Слова гладит по голове.
— Ох, несчастье моё! Ладно, иди, готовься. Будешь готова, позовёшь.
Иду в гостиную. Передвигаю на середину комнаты большое кресло. Достаю папин ремень — единственное, что осталось от него, когда он ушёл 10 лет назад, да, собственно, и принципы нашего с Таткой воспитания.
Раздеваюсь. Вещи аккуратно складываю стопкой на диван. Снимаю трусики. Затем маечку, украдкой смотрю на свои груди. Так, сволочи, и не растут — пупырки какие-то, не то что у той же Светки! Вздыхаю. Встаю на колени на кресло, облокачиваюсь на спинку, попку немного отклячиваю.
— Тань, я готова.
Входит Татка. Увидев меня, одобрительно присвистывает.
— Не пойму, зачем тебе всё время надо раздеваться догола? Спустила бы трусы и всё:
— Ну, мама же велит раздеваться совсем! А мне не улыбается потом ещё раз отхватить за то, что я неправильно была наказана!
— Ну, ладно, ладно: В общем так, солнце моё, полтинник — это чересчур, на мой взгляд, двадцатки тебе за глаза хватит. Тем более, что ты извинилась.
— А если:
— Под мою ответственность. Ладно, считай!
Татка, не дав мне как следует приготовиться, наносит первый удар. — Раз! — пищу я. Очень больно, учитывая, что я его не ждала. — Два! Три! Четыре! — Остальные тоже чувствительные, но уже не такие болезненные, видимо, за счёт отсутствия эффекта неожиданности. — Пять! Шесть! Семь! Восемь! — Да, с Таткой определённо лучше — когда мама порет, чуть не слюнями захлёбываешься считать, плюс слёзы, сопли, а тут даже с дыхания не сбилась. — Девять! Десять! Одиннадцать! Двенадцать! — Правда, эффект всё-таки не тот: мамочка уж как выпорет, так всю пакость из тебя выбьет, чувствуешь потом такую эйфорию, будто взлетишь! Своего рода клизма для души. (Не для души, а для всего прочего, кстати, я иногда клизму тоже получаю!) А Татка: Оно не так больно, но с другой стороны, потом ощущение не совсем чистое, будто руки не домыла. — Восемнадцать! Девятнадцать! Двадцать!
— Всё! — Татка довольно бросает ремень.
— Нет, погоди, — останавливаю её я, — а как же за: это? . .
— За "это" — за что? — насмешливо спрашивает Татка. — За то, что письку теребила?
— Ну, да, — я заливаюсь краской. — Полагается же: по письке за каждый раз:
— Ну, уж нет, красавица моя, по письке я тебя пороть не буду! — решительно заявляет Татка. — В лучшем случае, по рукам.
— Хорошо, давай по рукам! — радостно соглашаюсь я. А то куда это годится, так я совсем отвратительной девчонкой стану!
— Тащи линейку! — командует сестра.
Бегу, как есть голая в свою комнату, возвращаюсь с измерительным прибором. Татка берёт в руку линейку.
— Значит, сделаем вот как, — говорит она. — Левую руку вытягиваешь прямо, правую кладёшь на письку и теребишь её, как ты обычно делаешь. Чтобы чётко было понятно: потянешься к письке — будет больно. Это лучше, чем ремнём по самой письке бить.
Следую её совету. Трогаю себя между ножек, глажу, по телу бегут мурашки: и бегут ещё сильнее после первого Таткиного удара линейкой! Ух как больно! Но я стойко выдерживаю все пять ударов, которые выдаёт мне сестрёнка, только непрошенные слёзы наворачиваются, глупые, на глаза.
— Хорошо! Давая правую руку!
Гладить письку выпоротыми пальцами будто бы ещё приятнее, но боль в правой руке словно пронзает всё тело насквозь. И всё-таки: Пятый удар! У-уу—уу-ууух!!!! У меня подгибаются колени, я приседаю, а потом просто падаю на попу под испуганным взглядом сестры.
— Наточка, что такое? Очень больно?? !
— Нормально, Тат, — отвечаю я, улыбаясь сквозь слёзы. — Нормально.
— У-у-у, детка, кажется я сваляла дурака, — улыбается в ответ Танька, окидывая меня понимающим взглядом. — Маме только не говори.
— Не буду, что ты! — Я обнимаю Таньку и нежно целую в губы. Всё-таки какая у меня замечательная сестра!
— Давай-ка зафиксируем, — говорит она, оторвавшись от моего поцелуя. — Чтобы мама потом дополнительно не выписала.
— Ага, — я влезаю на кресло, снова отклячиваю попку и поворачиваюсь к Тане, она в это время фотографирует мои исхлёстанные ягодицы и улыбающуюся мордашку на телефон. Отчёт для мамы, чтобы знала, что мы люди взрослые, сознательные.
— Ладно, сестрица, — говорит Татка, — давай-ка услуга за услугу. Я тут тоже кое-что навытворяла: позавчера пару прогуляла и вчера целый день. Можно было и скрыть, но глядя на твою сознательность, самой совестно стало. Выдашь мне двадцатничек?
— Ой, Тат, а я ведь и не умею: — я поражена до глубины души!
— Да чего там уметь, размахивайся и бей, лишь бы следы были поярче. Я лучше от тебя выхвачу, чем от мамочки. Ну?
— Я даже не знаю, Тат… — Меня охватывает дикое смущение. Пороть родную старшую сестру!!! Которая только что наказывала меня! Вот это дикость! — Как-то стрёмно:
— Ладно тебе, "стрёмно"! Стрёмно — это когда мама за ремень берётся! Я-то с ним знакома была ещё когда и тебя-то в проекте не было! Ладно уж чего там, так и скажи, что не хочешь выручить сестру: Всё понятно, — грустно констатирует Татьянка.