Вот тут я пожалел, что я с ней связался.
Ее белый кроссовок на этот раз не промахнулся. Мои яйца, согретые и обласканные пальчиками Анжелы блаженно болтались под моим напружиненным, оттопырившим мне джинсы членом и ничто их уже не прикрывало и не защищало. И тут по ним вдарил носок прочного белого девчоночьего кроссовка, фирмы "Рибок".
Мне не то, чтобы больно стало. Нет, просто в следующую секунду я понял, что стою, согнувшись в три погибели и не интересуюсь больше ничем, ни Дашкой, ни ребятами, ни тем, останусь ли я стоять или провалюсь в тартарары. Я думал только о своих яйцах. Потому что они только что разлетелись на сотню кусков, и их надо было держать обеими ладонями, чтобы они не стекли на песок по моим ногам. Была маленькая надежда, что если их постоять так подольше, куски снова найдут друг друга, и я еще похожу по земле мужчиной. Только надо крепче держать.
— Ой, блядь, — тихо прошептала Анжела где-то надо мной.
— Ой, блядь: — повторил Сенька.
В этом слове я почувствовал какую-то опору, какой-то стержень. Во всяком случае мой собственный стержень от боли совсем не обмяк, а наоборот, уперся мне в ладони как нарезной болт.
— Блядь: — прошептал я, чувствуя, что меня шатнуло влево, потом вправо но уже дальше. — Дашенька, ну до чего же ты, блядь: больно дерешься:
— Это я — блядь? — спокойно спросила Дашка. Теперь я видел, что согнувшись, почти упираюсь лбом ей в живот, прямо передо мной маячила ее расстегнутая ширинка. Оказывается трусики на ней были от того же купальника, что и лифчик.
— Нет: — покорно извинился я, — это не ты блядь. Это просто междометие такое, блядь:
— Ты падать будешь?
И тут я понял, что всё еще стою на ногах. Даже не знаю, как. Я бы обязательно упал, в первый момент, если бы подумал об этом. Но не успел, слишком больно было. И я ведь не кричал: Я, блядь, не кричал!
— Не буду! — промычал я, стараясь хоть немного своими застывшими в судороге пальцами размять пострадавшее, как это только что делала со мной добрая Анжела: — Я не буду падать и не буду кричать, Дашка. Я сейчас буду мять твои сиськи!
Снова аплодисменты. На этот раз ребята и девчонки хлопали с какими-то серьезными лицами, и это придало мне силы. Я даже смог разогнуться, хотя обеими ладонями все еще держался за свое отбитое на хрен хозяйство. К горлу вдруг подступила тошнота, когда я попытался сделать шаг, и понял, что идти пока совсем не могу.
Даша смотрела на меня очень блестящими глазами. Я не сразу понял, что они, что называется, на мокром месте. Дашка даже всхлипнула от обиды.
— Я же попала, — пробормотала она: — я же точно попала. Это же нечестно:
— Нечестно бить по яйцам, — сказала вдруг Женечка, полненькая смешливая брюнетка в очках. — вот так, чтобы со всей силы, когда он стоит и ноги расставил.
Дашку словно сломали. Она опустила голову и подошла ко мне. Теперь я просто увидел, как сквозь гладкую ткань лифчика проступают напрягшиеся соски.
— Щупай.
— Сейчас, — прошипел я, — одну минуту подожди. У меня руки заняты.
— Не мои проблемы, — мрачно всхлипнула Дашка, — щупай, или я пошла.
— Больше спорить не будешь?
— Щупай меня, я тебе говорю! — закричала Даша и вдруг обняла меня.
Она была вся очень теплая. Как будто только что сидела прямо у костра. Ее мягкое тело льнуло ко мне, а губы искали сначала щеку, потом ухо, а потом впились мне прямо в губы. И тут же мои руки обрели свободу, скользнули по Дашкиному телу и вмиг оказались под лифчиком. Ни за что бы не подумал, что получится это у меня так ловко. А израненные и избитые мои части тела, прижались к Дашеньке и она тут же прижалась в ответ, и стала гладить меня по спине, по затылку, по шее, поспешно и ласково, царапая мне кожу приставшими песчинками.
Я стискивал ей буфера, гладил пальцами набухшие соски, чувствуя под подушечками пальцев в них пульс, и с каждым ударом Дашкиного сердца мне становилось легче терпеть и тошная стыдная боль между ног становилась нормальной, знакомой болью, когда весь вечер пялился на красивую девчонку, и хотел, хотел ее без всякой надежды. И вот теперь до яиц не дотронуться. Каждый мужчина знает, что это такое.