Как долго я ждал этой минуты! Все было точно, как в мечтах. Снизу вверх на меня смотрела на меня своими огромными глазищами девочка-трансформер. Девочка-конструктор "Лего-Лолита". Новенькая, розовенькая, со сверкающей от крошечных бисеринок влаги кожей, долгожданная чудо-игрушка.
Я почувствовал себя маленьким мальчиком в новогоднюю ночь. Мальчиком, который долго-долго воображал, надеялся, ждал, старался, писал письмо Деду Морозу — чтобы, сам себе не веря, вдруг увидеть волшебной новогодней ночью под елкой самую заветную свою мечту.
Я продолжал успокаивать Дашку: нес какую-то ахинею, тормошил, пошлепывал и похлопывал.
Пациентка успокаиваться не собиралась. Еще бы, впервые воспитанница была жестоко обездвижена и почувствовала себя такой беспомощной и беззащитной.
Девочка вновь была в ужасе. Она продолжала бессмысленно и без остановок кричать на одной ноте: "отпусти-отпусти-отпусти-отпусти!".
Само собой, надо было отпускать. Ни в коем случае нельзя, чтобы первое связывание стало для нее серьезным шоком.
Но и сразу развязывать тоже нельзя: моей игрушке пора было начать привыкать к упаковке. Для первого раза я решил подержать ее так пару минут, и хватит.
Чтобы воспитанница перестала вопить, я начал щекотать ее. Дашка стала корчиться, трястись и извиваться у меня на коленях.
Девочка громко звенела своими карабинами. Она чем-то смахивала на привидение, которое печально гремит цепями. Правда, призраку положено при этом печально ухать и замогильно ахать, а не ржать как стоялая кобыла…
Нет, Дашенька уже представала передо мной без единой нитки и в весьма нескромном виде. И сбежать она тоже тогда не могла, потому что я держал ее за обе руки и за левое бедро, немилосердно при этом щекоча.
Однако впервые мою скромницу держали не человеческие руки, а безжалостные неумолимые силы, глухие к мольбам сгорающих от стыда девчонок, ибо шнуры и цепочки на визг с потоками слез внимания не обращают! Впервые она была разложена в такой аппетитной позе — и впервые была вся-вся-вся на виду. Впервые не могла мне помешать как следует себя разглядеть.
Этим приятным делом я и занялся. А чтобы и малышка пока не заскучала, продолжил немилосердную щекотку. Для этого мне хватало одной руки. Другая была свободна и готова начать исследования.
Дашкина писька оказалась маленьким шедевром.
Над ней, на лобочке топорщились редкие тоненькие волосенки. Штучек двадцать-тридцать. Будто проклюнувшиеся на весеннем пригорке тоненькие стебельки первой травки.
Я задумчиво поводил по ним пальцем. Оставить малышке эту шевелюру? Я подумал. Нет, наверно, лучше Дашенька будет внизу лысенькой. Словно еще голее, чем просто без трусиков. Еще трогательней и забавней.
Будем выводить. Интересно, а как? Брить каждый день мою игрушку? Можно. Но тогда волосики быстро загрубеют: достаточно будет пропустить разок-другой бритье, и над нежной писькой у воспитанницы будет торчать сизая платяная щетка — слово заросшая физиономия алкаша.
Может, выщипывать?
Я на пробу выдернул волос. Потом еще и еще. Визжащая и брызгающая слюнями от смеха Дашка ничего даже не заметила.
Отлично! Значит, вот так, под "щекотальным наркозом", и будем ей красоту наводить.
А вот ниже лобка у моей девочки пока никаких волос не было. Ничто не мешало рассмотреть во всех подробностях главную девчачью тайну.
У нее была потрясающая писька. Губки уже наливались, как дольки очищенной от шкурки мандаринки, начиная взрослеть. Но вверху, там, где они сливались, у моего зверька все еще была удивительная, трогательная, умилительная малышковская круглая вмятинка — ямка. Такие ямки бывают у веселых девочек на щечках. Из-за нее дашина писька выглядела задорно, весело и озорно.
Чуть ниже поглядывал на меня маленький клиторок — осторожно, робко. Высунувшись самым краешком из своего домика. Словно виноградная улитка. Казалось, махни я резко рукой — и он тут же втянется, нырнет под свой капюшончик-раковинку.
Из-за раскляченных коленок воспитанницы ее нижние губки слегка разошлись. Как чуть приоткрытый ротик, который дразнил высунутым кончиком язычка, точнее, двух язычков — краешками лепестков малых губок.
Я легонько помог этому ротику открыться пошире. Ужасно захотелось крепко обнять его, покататься по нему ладонью, потормошить, потискать. А потом…
Но потом — потом и будет. А сейчас мои короткие минутки истекли.
Я посмотрел на вторую свою руку, которая сейчас жила своей жизнью. Рука явно кайфовала, мучая корчащуюся бедолагу щекоткой. Ее жертва мелко тряслась и верещала.
— Хватит, — мысленно приказал я руке.
Та не обратила на меня внимания и продолжала веселиться вовсю. Пришлось мысленно прикрикнуть. Рука не отреагировала. Наоборот, к бунту присоединилась и вторая.
Я удивленно смотрел, как мои руки развернули девчонку спиной. Усадили у меня на коленях, а потом приподняли над ними в воздух.
Тут я понял, что затеяли руки. Бороться было бессмысленно, проще подыграть.
Я встал. Обрадовавшиеся руки зарезвились, будто щенки на прогулке. Они подбросили малышку над кроватью. Ловко подшлепнули на взлете завизжавшую бедолагу. Упасть на кровать руки ей не дали — поймали сзади за подмышки. Девочка зависла над матрацем.
Только тут я почувствовал, что снова могу управлять руками. Хотя, какое там! Это руки меня подчинили, а не я их. Да ладно, главное, что я снова стал цельной личностью.
— А ну-ка, поучим ходить нашего карапузика. Вот молодец наш малыш, как старается. Так он скоро ходить научится! — вслух восхитился я свисающей из моих рук Дашкой.
Дашка в самом деле "старалась" изо всех сил "бежать" по кровати, царапая по ней скрюченными пальчиками быстро-быстро-быстро стригущих воздух ножек: я ведь не просто держал ее, а бесцеремонно щекотал за подмышки!
— От! Ой! Хи-хи-хи! От! Пус! Ха-ха-ха! Ти! — надрывался "младенец".
— Ну вот, побегали, теперь давай-ка на велосипедике поучимся кататься, — невозмутимо отозвался я, приподнимая несчастную повыше, чтобы ножки перестали доставать опору — Крутим педальки! Вот умничка какая у нас Дашенька, не ленится! Быстрей-быстрей-быстрей поехали!
Но, как ни крути, а давно нужно было остановиться. Я преодолел себя и выпустил воспитанницу, кувыркнув ее на кровать. Дашка перестала визжать и тут же безо всякого перехода снова затянула: "отпусти-отпусти-отпусти-отпусти". Ее ставшая малиновой мордашка жалко кривилась, по горящим щекам текли слезы пополам с соплями.