Оказалось, что парни – все парни! – банально проспали: на телефоне Вовчика разрядилась батарейка, телефон среди ночи отключился, будильник не прозвенел, и если б не Толик, проснувшийся по нужде пятнадцать минут назад, то они – все трое – наверняка бы ещё дрыхли; по той же причине проспали и братья-близнецы: разрядилась батарейка на телефоне Геры, и проснулись они, братья-близнецы, лишь тогда, когда зазвенел будильник на телефоне Богдана, предупреждая, что им пора выходить из номера – время спускаться вниз на завтрак, – проснулись братья-близнецы всего десять минут назад, и оттого они были ещё сонные – хмурые и недовольные. Объясняя своё опоздание, Димка сказал, что они – он и Расим – проспали тоже…
И Расик, подтверждающе кивнув головой, в который раз мысленно удивился, как, оказывается, всё в этой жизни просто… трудно было другое – трудно было, глядя на Д и м у, ему, Д и м е, лучисто не улыбаться, радуясь сердцем, ликуя душой, что он, настоящий друг Д и м а, есть на свете.
*****
– Ну… тебе ж этот понравился, – произнёс Расим, просто и внятно объясняя Д и м е… объясняя, почему он все десять дней проходил именно в этом – солнечно-желтом – свитере.
Елы-палы… он, бесконечно любимый Расик, все десять дней… каждое утро он неизменно надевал этот свитер лишь потому, что этот свитер – именно э т о т свитер! – нравился ему… ему нравился – Димке, – сердце у Димки, полыхнуло от ощущения неописуемого – сладкой радостью взорвавшегося – счастья!
– Расик… – едва слышно проговорил Димка, чувствуя, как жар негасимой любви заполняет всю его грудь. – А ты… ты откуда знаешь, что мне нравится этот… ну, то есть, этот – именно этот! – твой свитер?
– Ну… так мне показалось, когда я – помнишь? – спрашивал у тебя, что мне надеть… ты тогда сразу мне показал на этот свитер, и я подумал, что он тебе нравится больше, чем клетчатый… вот почему я в нём стал ходить! – Расик, проговорив всё это – глядя на Димку, вдруг совершенно неожиданно смутился… ведь что получалось?
Получалось, что он, Расим, стал сознательно надевать именно этот – Д и м е понравившийся – свитер еще до того, как пролилась на постель вода… ну, то есть, до п е р в о й их ночи он, Расик, стал надевать этот свитер, и – получалось, что он… получалось, что он тем самым х о т е л ему, Д и м е, понравиться – ещё до того, как у них в с ё случилось – всё-всё произошло… ну, а что – разве это было не так? Разве он не хотел подружиться с Д и м о й? Разве он не хотел стать для Д и м ы самым лучшим – настоящим – другом? Хотел… ещё как хотел!
Он, правда, не думал, что будет т а к – что будет т а к а я дружба… но разве т а к было плохо – разве то, что случилось-произошло, было не в кайф? В кайф! Восемь дней обалденной – ни с чем не сравнимой! – дружбы… так чего ж теперь было ему, Расиму, смущаться? – Или, может, тогда… может, тогда я, Дима, не так тебя понял? – во взгляде Расима, устремлённом на Димку, возникло – помимо смущения – искреннее непонимание, отчего это Д и м а в самый последний день вдруг спросил его, Расика, про этот свитер…
Секунду-другую Димка молчал, – ничего не отвечая, Димка молча – влюблённо – смотрел на Расима, держащего желтый свитер в руках… "пятое время года… " – подумал вдруг Димка, вспомнив, как в тот самый день, когда Расик впервые пришел в школу в этом солнечно-желтом свитере, он, страстно влюблённый Димка, шел через сквер, утопающий в золоте желтой листвы, и ему, Димке, шестнадцатилетнему десятикласснику, от безответной любви хотелось плакать… не двигаясь, Димка влюблённо смотрел на стоящего парня, и сердце Димкино сладостно плавилось от распирающей его нежности, – сама нежность казалась Димке солнечно-желтой, как сладкий мёд… нежность была солнечно-желтой – как свитер любимого Расика! Расик бессменно носил этот свитер все десять счастливых дней – носил для него, для Димки… а он, Димка, об этом узнал только теперь – в самый последний день!
– Расик… хочешь, я что-то тебе скажу? – медленно проговорил Димка, жадно и страстно всматриваясь в Расима… он проговорил это так, как если бы он увидел Расима впервые.
– Хочу… – отозвался Расим, слегка озадаченный Д и м и н ы м взглядом. – Скажи…
– Расик… я люблю тебя! – тихо выдохнул Димка, не сводя с Расима ликующе вспыхнувших – страстью наполненных – глаз. – Я люблю тебя, Расик…
– Дима… ты это сегодня уже говорил – сто раз говорил за утро! – Расим, глядя на Димку, тихо – счастливо – засмеялся, и счастье это весело заискрилось в его заблестевших, как угли, глазах. – А если всё-всё посчитать за все дни, то ты… ты это сказал мне уже сто тысяч раз!
– Ну, и что? – Димкино лицо озарилось счастливой улыбкой. – Я скажу тебе это ещё сто тысяч раз… и ещё сто тысяч раз… я скажу тебе это столько, сколько на небе звезд… я буду тебе говорить это каждый день, потому что… потому что я, Расик, люблю тебя… я люблю тебя… люблю!