— Мне кажется, очень часто! — увлеченно зачастила Люба. — Заиграется, забегается, гладишь — уже штанишки мокрые. А уж если испугается или расхохочется — тут уж обязательно напрудит, да Милка?
Люба погладила дочку по голове.
— А ты замечала, что она у тебя пальчик сосет?
— Как же! Если бы только пальчик!
— В смысле? — удивилась Марина Сергеевна.
Люба стрельнула глазами в сторону верхней полки и понизили голос до громкого шепота:
— Да у нее как какой стресс — она как присоска к сиськам липнет: Ой: — Люба смущенно глянула на Пашку. — ну: грудь просит: Вот как давеча в тоннеле. Жутко стыдно!
— Да-а-а? Это странно для ее возраста: — Марина Сергеевна удивленно покачала головой. — Разве что у тебя еще молоко не ушло:
— Да как же оно уйдет-то если эта присоска меня рассасывает все время! — всплеснула руками Люба, подавшись вперед всем телом и еще понижая голос. — Мы и не засыпаем без этого! Каждый вечер у нас концерт.
По уже знакомому Пашке характерному поскрипыванию сверху, стало ясно, что Леша заинтересованно участвует в разговоре в качестве наблюдателя. Оценив угол, Пашка понял, что предметом интереса мальчишки является глубокий вырез Любиного балахона — объемная грудь сильно оттянула ткань, и сверху наверняка открывался шикарный вид на женские прелести. Пашка даже слегка позавидовал пацану.
— Вот оно что: Тогда понятно. Знаешь что? Давай-ка я ее осмотрю? — предложила Марина Сергеевна. — Что-то мне эти симптомы не очень нравятся.
— Ой! Конечно! Вот здорово! — обрадовалась Люба. — А то мне в нашу поликлинику стыдно идти — у нас же в городе все всех знают, будет потом разговоров:
— Вот и славно. Лешка, слезай-ка оттуда. Давай-давай! И достань мою сумку коричневую. Паша, помоги нам! Подсади Милочку на полку! Во-от молодцы.
Марина Сергеевна открыла объемную сумку, которую передал ей пунцовый от пережитых визуальных впечатлений Лешка, достала оттуда обруч с круглым зеркалом и лампочкой, пощелкала кнопкой, водрузила себе на голову и сразу преобразилась из веселой разбитной дамы постбальзаковского возраста в сосредоточенного, собранного, внушающего трепет врача. Покопавшись в сумке, она извлекла оттуда какое-то сложное стеклянное приспособление, осмотрела, нахмурилась, покачала головой и сменила на нем какую-то трубочку.
— Леша, подай мне дезинфицирующие салфетки. Ага. Помоги мне. — Лешка вскрыл упаковку и подал салфетку бабушке. — Вот. Хорошо.
Женщина тщательно протерла руки и свой стеклянный инструмент, выпрямилась, оглядела всех присутствующих строгим взглядом и произнесла:
— Так! Мальчишки все вниз — и не подсматривать! У нас тут девичьи дела! Люба, сними с Милочки трусики. Так. Сколько ей сейчас? Семь? Ну-ну: У нас тут налицо все признаки раннего полового созревания. Видишь, какие у нас уже железки молочные? Вот, пощупай. Чувствуешь? И писюха начала зарастать. Годика на два опережаем. Милочка, физкультуру любишь? Вот! Давай-ка, ножки вверх, раз-два. И еще. И еще. А теперь разведи их как ножнички: Вот-о-т. Люба, придержи, а то ей не удобно.
Что-то звякнуло, скрипнуло, хихикнула Милочка.
— Я смотрю, девочка у тебя дефлорирована, причем основа-а-а-тельно: Видишь? Вот здесь? Это как вышло? — Марина Сергеевна понизила голос до шепота, но при этом Пашка все равно слышал каждое слово. И от этих последних слов у него глаза полезли на лоб. Он оглянулся на Лешку и поймал его ответный напряженный взгляд.
— Да как: Подмывала я ее, а она капризничала. И вот: Подскользнулась, да так на мой палец и села: Рёву было! — в Любином громком шепоте слышались нотки раскаяния.
— Поня-а-атно. Но этим, я так понимаю, не кончилось? Да ты не смущайся, Любочка, я же врач! Говори как есть.
— Ну: месяц, наверное, прошел после этого. Зашла к ней в комнату, а она трусики стянула и карандашом: прямо внутри: Я обалдела! Спрашиваю, ты что делаешь? А она — у меня там чешется. Ну, отобрала карандаш, да разве за ней уследишь?! Потом была ручка от расчески, зубная щетка, еще что-то! В общем я испугалась, что она себе какую-нибудь заразу занесет. Ну и: когда у нее теперь чешется: я сама ей:
С места, где сидела Пашка, ему было видно, как покрасневшая в очередной раз Люба смущенно стрельнула глазами в сторону Лешки.
— И что ты делаешь?
— Ну: Вазелином палец смазываю и потихонечку вставляю ей.
— Что, прямо фрикции делаешь?
— Нет! Что вы! Она не любит, говорит — неприятно. Я вставляю, а она уж сама: То так повернется, то выгнется, то ножки подожмет. Минут пять повозится — и утихомиривается.
— И часто это у вас?
— Да раньше раз-два в неделю было, а теперь каждый вечер, считайте: как к сиське присасывается, так руку мою себе между ног пихает. Балованная: — вздохнула Люба.
— Поня-а-а-тно. Лешик, — Марина Сергеевна взглянула вниз, — подай мне мазь из сумки. Ага. Эту. Ну-ка, Милочка, расскажи мне, чешется у тебя в писе сейчас?
— Не-а! — ее голосок звучал звонко и весело — девочке явно было приятно, что с ней все возятся.
— А здесь больно?
— Не-а!
— А так?
Послышалось тихое чмоканье, а потом кряхтение Милочки.
— Больно? — допытывалась женщина.
Прислушиваясь к происходящему наверху перевозбужденный Пашка поймал себя на том, что не верит в происходящее. Все это просто сон, сладкий морок:
— Е-е: еще: так: сделай: — сдавленно пропыхтела девочка.
— Вот так?
Полка заскрипела. Послышался тоненький писк.
— Что это с ней, — тихо спросила Люба.
— Оргазмус ординариус, дорогая. А по русски — оргазм обыкновенный.
— Как!? Ей же только семь! — изумилась Люба.
— У девочки явно разболтанная гормональная сфера, Любочка. Рановато ей еще так радоваться жизни: — в голосе Марины Сергеевны слышалась озадаченность. — Кстати, имей в виду, недержание — один из симптомов гормонального дисбаланса.
Звуки на верхней полке постепенно затихли.
— Смотри, как у нее малые срамные сформированы — прямо как в пубертате! Это ты ей пальцами так деформировала. И клиторок смотри как набухает сильно: В моей практике такое не часто приходилось наблюдать.