Что она со мной делала! От одного её вида я начинал дрожать всем телом, голос срывался, а в её глаза я и взглянуть-то не смел! Один её взгляд — этих больших шоколадных глаз с длинными ресницами пронзал насквозь, как лазерные лучи в фантастических фильмах:
— Тебя ведь Люба зовут? — решил я заговорить сам, стараясь казаться как можно более равнодушным.
— Ага, — коротко бросила она. Как зовут меня, она конечно даже не спросила.
— Меня Лёша, — решил я представиться сам.
— О-кей… — ответила она, нажимая кнопку лифта.
Ненавижу, когда эти слова произносят вот так! Этим равнодушным "о-кей" можно просто убить человека!
Мы вошли в грузовой лифт (операционная находилась на последнем этаже) . Когда двери захлопнулись, я почувствовал, что сейчас самый подходящий момент: полумрак, мы одни (больного под капельницей я не рассматривал, как человеческую единицу) , самое время брать "быка за рога". Если бы я знал, как холодно в эту минуту её сердце, как медленно оно бьётся от моего самого пылкого взора, я трижды подумал бы, прежде чем заговорить!
— Слушай, может быть, сходим куда-нибудь после работы? — предложил я.
— Ха! — усмехнулась она. Я замер… От одного слова зависела вся моя жизнь! Лифт с грохотом встал, отчего лекарство в капельнице вздрогнуло. Я тоже вздрогнул.
— Женилка у тебя ещё не выросла взрослых тёть на ужин приглашать! — усмехнулась она, выкатывая носилки в коридор, — свободен! Дальше я сама:
18 лет — сложный возраст. В нём человек ещё только формируется как личность, и одна неверная фраза, один неверный шаг может наложить страшный отпечаток на всю дальнейшую жизнь. Так и получилось. Своей грубой фразой Люба разом убила во мне и мужчину, и кавалера, превратив из открытого, добродушного парня, в замкнутого, вечно сомневающегося в себе, порой ненавидящего себя человека. Я перестал смотреть женщинам в глаза, не зависимо от их возраста; перестал заговаривать с медсестрами, превратившись из "санитара по найму" в одинокую больничную крысу. Теперь, услышав смех за спиной, я сразу думал, что это смеются надо мной. А стоило кому-то со мной заговорить, как я смущался ещё больше. Впрочем, Любу я из головы не выбросил, только теперь она казалась мне ещё более недоступной, королевой моих грёз… Самому себе в этом королевстве я отводил лишь роль несчастного пажа…
Прошло несколько месяцев. В один прекрасный день я отвозил пустые склянки на склад. . Вход туда был через перевязочную, и, замешкавшись, я едва не уронил тележку, открывая тяжелую дверь. Банок было много, и на то, чтобы аккуратно расставить их по полкам у меня ушла уйма времени. Когда же я собирался уходить, то услышал, как хлопнула дверь: в перевязочную кто-то вошёл. Выглянув из склада через крохотное стеклянное окошко, я увидал Любу. Она стояла ко мне спиной, и потому, не опасаясь быть замеченным, я мог беззастенчиво её разглядывать с ног до головы. Она же огляделась по сторонам, затем сняла свою белую медицинскую шапочку, выдернула резинку из хвостика, распустив свои роскошные светлые волосы. Положение подсматривающего было унизительным, и я уже хотел было выйти из своего укрытия, как вдруг дверь хлопнула снова, и следом за Любой в перевязочную вошёл главврач Павел Андреевич.
Стоит отдельно сказать об этой персоне! Это был далеко уже не молодой, лысый человек в очках с толстыми стёклами. . Он заведовал отделением, на котором мы работали, и, судя по всему, был не бедным человеком. Дело в том, что больница наша была скверной, и каждый пациент, даже если не мог дать взятку, старался сделать по возможности дорогой подарок главврачу, чтобы лучше лечили. В результате, на работу Павел Андреевич приезжал на дорогом джипе. Однако что он здесь делает?
С некоторой неприязнью и сомнением главврач осмотрел перевязочную — небольшую комнатку, стены которой были покрыты зелёным кафелем, а в центре стоял большой металлический стол дляперевязок. Видимо здесь ему бывать приходилось не часто.
— Ладно, давай сегодня сделаем это быстро, а то у меня много работы: — наконец устало сказал он.