И зажилось. По-простому, крестьянскому — барыня-то обычаев городских не очень держалась, прислугу гоняла и в поле и в лес, приучала к труду и работности. Потекла неспешно Аришкина жисть. Как поутру — в лес за ягоды, в день — на поле или в огород, чтоб к вечеру ближе спины не разогнуть. А на вечер Настю менять возле барыни, так как больно уж приглянулась молодка барыне, на вечер только её и брала в уход за собой.
Аришке поперва труда давалось барыне по вечерам угождать, как в поле иль на огороде напашется. Бывало стоит уже запоздна, ноги гудят, руки словно не слушаются, а спина как железная. А у барыни как на грех случится бессонница, и то надо читать про скоромное, то пятки чесать, а то вовсе и что непотребное барыня выдумает. Так вот раз один даже — удумала. К ей сын приехал из города как раз, гимназист из последних классов, в лето гостить. Рядом в комнатах жил, вёл себя по-приличному, только один раз Аринку за жопу ухватил, как она в коридорах несла самовар, так она самовар тот чуть-чуть не повыронила. А он засмеялся и убёг, на речку, рыбу удить. Сергей звали. И вот выдалась ночь та особо душна. Как ни маялась барыня, ни изворачивалась, как ни ёрзала — не идёт сон и всё. Арину держала при себе с поля прямо, от вечера, и переодеться не дав. Зев себе заставляла почёсывать раза уж три, да штоб так, что и чтение бы не прекращать. Аришка вся изошлась, спина гудела вовсю, рубаха взмокла под мыхами — пуще в поле чем на зною. А сон барыню всё не ублажал. Аришка уж стала подумывать не в деревню придётся ли бегть, за каким-никаким утешителем, Макар-то случилось так в городе, ну да барыня при случае и деревенскими не гребовала. Да только барыня — на тебе! Выдумала. Села, свесила ноги с кровати, почесала себе раскорячившись крепкую волосатую пизду, потом сдёрнула ночную со стула "Ряди!". А как после подол-то одёрнула так Аришке и говорит "Ну-к, Сергуньку мово позови! Как он там. Поди в городе с девками одна маета у него. Дам-к ему я тебя-тка попробовать". У Аришки захолонуло под коленками "Как же так!". Ну да барыня сказала, ничего не поделаешь, пошла будить барчонка. Сергей тот спросоня долго не мог понять, чего с него требуется, как Аришка дрожащим голосом обьясняла, что "Маменька ваша вас просют иттить". Наконец разбудился почти и бесстыдно при девке почёсываясь в паху сказал "Ну пошли!". А в коридоре — опять. У Арины-то жопа большая, а исподнее барское, тонкое, половинки видать, так он так сзади сунул ладонь под задницу, что добрал почитай до пизды. Аришка лишь чуть утерпела — не взвизгнула. А барыня на кровати сидела и через рубашку лениво себя охорашивала. "Я, Сергунька, тебе, говорит, тут такова подарка удумала. Ну-ка, Ринка, поди-тка сюда!". Аришка подошла, барыня ей подол возьми и задери. У Сергуньки аж дыханье закашлялось. Смотрит на пизду до девки в разрез, только слюни что не проглотил. "Идь суда! Сунь ладонь ей под спод! У иё тама, знашь-ка, горячая!". Два раза? не пришлось уговаривать. Затрепетала у Аришки под брюхом ладонь, пальцы-то у гимназиста проворные, заскользил по срамным губам — уж куда только сон улетучился! А барыня смотрит и тешится. "Ну, попробуй иё! Вставь ей глузд в само первопричинное место, чтоб ума набралась!". Ток Сергунька и хочет и колется. "Мне при вас, говорит, маменька, больно уж совестно!". А барыня ему и говорит "Ничего. А не совестись. Я тебя ещё знаешь сы зкольких лет нагиша наблюдала и не стеснялась же". Ну Сергунька приспустил тогда сподники, рубаху задрал и до девки взасос. Так целуются, а барыня ляжки раздвинула Ринкины и у них про меж ног шурудит. Сына взяла за хуй — крепок друг. У Аришки пизду покудрявила — заслюнявился сок по пизде. Тогда хуй кулаком зазолупила и пошебуршила в щели, чтобы мордой понюхал девичий сок. А уж там они сами крепко сдвинулись… уж больно захотелось обоим до невмоготы, и Сергунька напрягся как лошак молодой над кобылицей, и Аришка аж встала на цыпочки, так схотелося вдруг. А там взяли друг дружку за жопы уж и из всех сил как крепко заёрзали — барыня ажнось любуется. У иё у самой под подолом-то — страсть, а тут двое таких козенят истворяют что! У Сергуньки-то жопа лохматая, барыня сунула руку под низ, да взяла в ладонь тягла мешонок. И почала тягать за самый вершок, чтоб взнуздать быстроходно желание, да чуть окоротить. Сергунька токо яростней завколачивал Аришке в пизду. А уж как стал золупою хуй целоваться с маткою не по-девичьи, так и забрало их обоих. Аришка закатила глаза, захлебнулась, завыла в голос пошти. А Сергунька прибился как бешеннай и пустил внутрь обильну струю конского свово молока.
Арина ослабла совсем и присела на край кровати до барыни. Сергунька ещё стоял-баловал… мокрым хуем водил ей по лицу и вкладывал в губы солёную золупу "Соси!". "Сергунька, не балуй!", одёрнула мать, "Вона счас у меня-тка попробует!". Сергунька не понял ещё что пошти, а барыня прижала жаркую девку к себе всем телом и сказала "Молодец, Ришка! Оторвала по полному номера! Ну теперь! У мине…" И барыня завозилась руками под подолом. Сергунька очумело смотрел. Аришка понимала о чём теперь речь и засуетилась у барыни — ночну снять. Как стянула совсем через голову, да распотрошилась на все постели вовсю, так Сергуньку-то и затрясло — мать ить голая, ноги на стороны лежит, а девка ей между ног прихорашивается на четвереньки встать. Аринка деловито умело взяла пизду барыни за уши, да потянула краями на свой рот — и целует в засос, в саму маковку, в саму серёдочку. "Поглыбжей, поглыбжей забирай!", барыня задышала спохматившись. Тут Сергунька не выдержал, больно матушка добра, бела. Подошёл, взял за грудь перекатную белую — словно жопа у Аришки, большая, горячая, мягка, податлива. Барыня — ничего. Он тогда одною рукой за сосок, что в ладони вместился как раз ширью окружности, а другою — за жопу, вот где телеса! Пока дырку от задницы под подбородком мокрым у Аришки нашёл — сам подвзмок. Сунул палец в лохматый кружок своей матушке — глузда ма! А уж барыню ходило ходором — больно проворен у Аришки, да глубок язычок. Всю дырищу стерзала в окружности, а как стала секель облюбовывать, да миловать, так тут барыня и потекла. Не вынесла — забилась вовсю — ходарма кровать-карусель. С жару-то приссыкнула слегка, да Аришка уж не стала себе привередничать — глыкнула. Больно барыня уж горяча, всё загорячила вокруг. У Сергуньки поднялся стояк, он его было прятать в кулак, а как свидел, как матушка дала струю, так не выдержал сам и пустил малафью ей на правую грудь. Так потом Аришка-то слизывала, а все смеялись "Ну, молодец! Ну, наддал!".
А наутро — беда. Барыня дело само — жопой вверх. И Сергунька с утра — не подымешь теперь. А Аришке на речку иттить — всё бельё полоскать, что вчера ещё бырыня наказывала. А спинушка разогнуться не может-та. Уж вчерась была-тка хорошо, как Сергунька прижал, так забыла не то спину, руки-ноги попрападали враз! А теперь? Ну ништо. Постепенно Аришка обыклась и чем дальше, тем легше пошло. А Сергунька сказал за обед "Больно лаком был ночью подарочек, маменька! Потом-сеном пах! Уж спасибо и вам! Я жисть в деревне люблю и вас тоже очень. Я счас, пожалуй, Настёну попробую уж тогда!". И рукою залез под подол до Настёны подававшей на стол, а другой рукой выпростал хуй и Настёне так раз показал его синюю вздутую голову…
* * *