Смена дня и ночи. Слишком частая для того, чтобы успеть сосредоточиться на множестве мелких, но таких волнующих деталей действительности. Это начинаешь понимать в те моменты, когда неведомая сила выдергивает тебя, как пойманную на удочку рыбу, из теплых и привычных вод родного пруда: Лей стояла посреди комнаты, судя по всему библиотеки, оглушенная неожиданно возникшей вокруг тишиной. Борхес, Лем, Эко: Кто же еще успел за недолгие шестнадцать лет жизни нашептать ей на ушко повести о странных местах, прозванных кем-то и когда-то библиотеками? Ну, конечно же, — этот вечно старый и мудрый дядюшка Хэм: "Ты забыла еще про разных архивариусов", — пошелестело в ее голове. "Неправда! Как я могу забыть о них, если вот один сидит прямо передо мною в кресле". Глаза Лей никак не хотели оторваться от ног в коричневых вельветовых брюках и глянуть в лицо незнакомцу. Мелкая дрожь приступами охватывала все ее практически обнаженное тело и как бы уходила в пол через пальцы миниатюрных ножек. Невесомая, совершенно прозрачная белая распашонка едва прикрывала грудь и вряд ли доходила до середины попки. В комнате было очень тепло, но ладони, сжатые в кулачки оставались ледяными. "Подойди ближе", — бархатная звуковая волна прокатилась сквозь Лей, отразилась от стены и подтолкнула в спину. Ей оставалось только успевать делать шаги. Ступни утопали в мягком ворсе ковра по самые щиколотки:
Жаркий летний день. Тоскливо. На подножку автобуса вспархивает девушка в сарафане а-ля ethnic и садится чуть впереди от меня с другой стороны прохода. Подол приподнимается и обнажает худенькую прозрачную щиколотку, светящуюся голубой прожилкой. У самого начала ступни ножку опоясывает тонкая серебряная цепочка: Головокружение — и вся дальнейшая поездка просто не воспринимается органами чувств.
Когда же ей остановиться? Не успела Лей поймать эту глупую мысль, а тело ее само замерло, вплотную приблизившись к креслу. Теперь уже не брюки, а белая рубашка с расстегнутыми несколькими пуговицами пыталась доказать глазам, что они еще живы. "Отпустите меня. Я очень Вас боюсь", — Лей вздрогнула от звука своего голоса и закрыла глаза. Тишина видимо осознала себя госпожой этой комнаты и властно заполнила своим телом пространство. Раз, два, три: Лей считала пульс, отдающийся в висках и плыла, несомая куда-то волнами неведомого ранее мурлычущего страха. Вдруг архивариус коснулся ее. Подушечки пальцев тронули щеку и перетекли в теплую и несколько шершавую мужскую ладонь. Кожа под нею вспыхнула, угасла и засветилась как бы изнутри золотистым сиянием. Засияли и корешки многочисленных томов, аккуратно стоящих на полках, в шкафах и просто сложенных на письменном столе. Книги были заодно с ним. Он стал размазывать этот свет по всему ее телу. Паутинообразное одеяние мешало скольжению ладони и посему, спущенное с плеч, упало на ковер. Мужчина методично смывал с Лей страх и напряжение. Соски под его ладонью если и напряглись, то совсем немного, оставаясь этакими родинками на девичьей груди. Рука скатилась вниз по спине, попке, отозвавшейся едва уловимым движением назад. Котенок, выгибающий спинку под ласкающей рукой: Куколка, из которой вот-вот готова вылупиться кошка. Вниз по бедру, икре, а потом снова вверх до коленной чашечки:
Пройдя под парковым мостом, я сразу заметил ее, примостившуюся на вырезанном из дерева крокодиле. Вероятно, студентка архитектурного. Они часто здесь зарисовывают эскизы лепного фонтана с огромными гроздьями плохо отштукатуренного винограда. Рыжая и совершенно конопатая особа. Но не это заставляет подойти к ней — коленки, выглядывающие из-под джинсовой юбки. Они прижаты друг к другу и образуют крышу домика с окнами в мои желания.
"Лей, Лей, Лей: Ты ли это?" — спрашивает, стоящий слева Борхес. "Я, я, я" — звенят колокольчики в голове. Тело ее все светится, как у королевы эльфов из небольшого рассказа Кляйна. И так же, как у этой августейшей особы две слезинки-жемчужины бегут по щекам. "Я тебе сделаю из них серьги:" Ну как он может говорить таким голосом? Это просто нечестно: И вот снова что-то произносит. Слова путаются в голове и истекают смыслом. Руки надежнее слов. Они поворачивают Лей лицом к столу, заставляя наклониться и опереться локтями о его крышку. Она видит в полированной поверхности бледное пятно своего лица и ее снова охватывает страх. Страх, что вот она сейчас постепенно превращается в размытое облако, лишенное воспоминаний. Или скорее в кельтскую плетенку, соскользнувшую с корешка Мабиногиона. Смысл существования теперь заключается в следовании линии узора, рисуемого руками архивариуса. Мысль эта отразилась сладкой истомой, волной прошедшей от сосков к низу живота. Еще сегодня утром она собиралась поехать с родителями за город и вот теперь есть лишь облако на поверхности стола: Рука мужчины скользнула по выгнутой спине, вырисовывая линию позвоночника: