"Карась" , молчавший до сих пор, поднял глаза на профессора.
— Давай, милый! Не тяни! Хочу услышать про рыжую!
Они выпили и "Профессор" , снова улыбнувшись печальной улыбкой, продолжил:
— Да. В тот вечер я возвращался домой под утро…
***
— : В тот вечер я возвращался домой под утро, когда загремели по рельсам первые трамваи-технички. Выписывая ногами кренделя, сетуя на себя четко работающими мозгами, я никак не мог заставить идти себя прямо, не качаясь из стороны в сторону и не хватаясь руками за стены домов, благодарный Судьбе за то, что впереди выходной день. Я снова, в который раз уже, давал себе зарок не пить и взять себя в руки. Всё у меня есть ведь! — Убеждал я самого себя. Всё, что необходимо иметь человеку моего возраста. Семьи нет?! Так завести семью, для меня тоже не проблема! Вон, Клавдия из сборочного цеха, вон, Мадина — секретарша директора — глаз с меня не сводит, вон, Тамара: да много их! Но, тебе дураку, нужна та девочка из твоих сновидений! Идиот! Насколько же ты ребенок! Клял я себя, на чем свет стоит, и, представляете, честное слово, не сам себе я говорю, а словно внутри меня чей-то голос раздается. Ну, думаю, допился! Головой тряхнул, умылся в канаве, а голос не пропадает! И говорит он, этот голос, что, мол, последний срок тебе — эти вот выходные! Если, говорит, не найдешь свою рыжую, в понедельник, хочешь или не хочешь, а выберешь из перечисленных девиц пару себе! И все! И никаких, мол, отговорок! Ты, что, хочешь детей завести в ту пору, когда все нормальные люди уже внуков нянчат? Идиот! Ещё раз обозвал меня незнакомый голос и пропал.
Тут я и услышал крик из подворотни, мимо которой проходил. Вернее, не крик даже, а попискивание, какое-то сдавленное и дыхание чье-то хриплое с матюками вперемежку. Остановился я, как вкопанный, в арку заглядываю и вижу, что-то в глубине копошится, клубок какой-то, как будто. Сделал я шаг, сделал другой, а вокруг темно ещё — ничего не вижу. Собаки, думаю, грызутся, что ли? И только я уйти хотел, как возня прекратилась. Распрямляется чей-то силуэт, и голос ко мне обращается.
— Ну, че вылупился, пидор? Вали отсюда, пока самому штаны не сняли! Пшел! — презрительно так говорит и сплёвывает смачно.
И снова гад, склоняется вниз. Скажу вам, друзья мои откровенно — такого обращения к себе я в жизни ни разу не слышал. А по жизни-то я, признаюсь, всегда борзым парнем был. На очки-то не смотрите! Это я в Афгане "химдымом" себе уже перед дембелем глаза пожёг, да и степеннее стал. Я раньше в любую драку без секундного раздумья бросался, а тут, представляете, проглотил! Проглотил, алкаш, поганый, как и должно глотать алкашам, самих себя пропившим, куда уж здесь до чести, до гордости! Голову опустил и повернулся назад, было. И ушел бы, потеряв окончательно всякое уважение к самому себе, да видно у судьбы, в отношении меня другие планы были. Потому, что пискнул вдруг вновь тот голосок — как гвоздем по сердцу.
— Дяденька! — с всхлипом, с надрывом, таким, — не оставляйте меня! Помогите, — говорит, — он же меня убьет.
Затем глухой звук удара и молчание. Меня, как холодной водой окатил этот самый звук и жалобный голосок! Я аж покачнулся от звука удара, словно это мне плюху отвесили! Повернулся я снова к этой тени — от хмеля моего, представляете, и следа не осталось! Руки и ноги дрожать перестали. Распрямился я, как прежде, когда совсем здоровым и "правильным" был и говорю:
— Ты кого это, мразь позорная пидором назвал?! С кого ты падла штаны снять собрался?! — и потихоньку ближе подхожу.
А "этот" снова выпрямился и шипит:
— Ах ты, козел ебаный! Пес поганый! Нормального отношения не понимаешь, так я тебя, суку на нож посажу! — говорит и что-то сзади из-под клифта своего вытаскивает.