Андрей, глядя на Никиту, с деланным осуждением покачал головой:
— Так, Никита… всё с тобой понятно: ты не знаешь, где ты сейчас, ты не помнишь, как ты здесь очутился, ты понятия не имеешь, что ты здесь делал… ты хоть помнишь, кто я? — Андрей, проговорив это, невольно улыбнулся, и улыбка у Андрея оказалась неожиданно солнечной — открытой, не таящей в себе ничего плохого. — Ну? Помнишь, кто я?
— Ты что — за дурака меня считаешь? — Никита, невольно поддаваясь обаянию Андрея, улыбнулся в ответ, и улыбка эта — ответная улыбка — получилась у Никиты совершенно непроизвольно.
Андрей был симпатичен… да, вполне симпатичен, и хотя симпатичность эта уже сама по себе была вполне самодостаточна, то есть не могла не обращать на себя внимание, но Никите, который не смотрел на парней с той зрения их симпатичности, даже не это было главное, — лицо Андрея было каким-то удивительно живым, открытым, располагающим, готовым в любой момент откликнуться искренней улыбкой, причем готовность эта читалась на лице даже тогда, когда Андрей улыбаться не собирался, и это выражение делало лицо Андрея, и без того симпатичное, не просто симпатичным, а обаятельно симпатичным… бывают такие лица, на которые и легко, и приятно смотреть — от людей с такими лицами априори не ждёшь ничего плохого, и потому Никита, лёжа под Андреем, как-то странно успокоился…
По-прежнему не осознавая своё положение как положение возможного сексуального партнёра, Никита успокоился — вне сексуального контекста… конечно, всё это было необычно и не совсем понятно, но, в конце концов, ничего с ним, с Никитой, не случится, если он какое-то время полежит под парнем, пусть даже голым и возбуждённым, тем более что лежать так ему, Никите, было не только не дискомфортно, а вполне даже приятно… лежа под Андреем — чувствуя вдавившийся в живот напряженный Андреев член, Никита сам не заметил, как его собственный член вновь налился точно такой же несгибаемой твёрдостью… член Никиты налился однозначно приятной твёрдостью, но и это не подтолкнуло Никиту к мысли, что н а с а м о м д е л е это может означать… такова была степень Никитиной личной — внутренней -невовлеченности в "тему"!
Чувствуя, как Никита под ним расслабился, и одновременно ощущая животом горячо затвердевший Никитин член, Андрей в ответ на улыбку Никиты заговорщески подмигнул, одновременно понижая голос — переходя на шепот, тем самым вовлекая Никиту в интимную камерность ситуации:
— Ну, а как мы в общагу приехали… и почему ты в общагу не попал — помнишь?
— Нет, — на секунду запнувшись, Никита отрицательно качнул головой. — А сейчас мы где?
— На квартире у меня… — Андрей, глядя Никите в глаза, сладострастно сжал свои ягодицы, одновременно с этим делая неакцентируемое и вместе с тем вполне очевидное — плавно-скользящее — движение пахом по паху Никиты… и хотя это движение от Никиты не ускользнуло, Никита на это движение никак не отреагировал — для Никиты важнее было то, что Андрей ему сейчас расскажет, а вовсе не эти специфические движения, напоминающие половой акт. — Так вот… когда всё закончилось, я вызвал такси, и мы вчетвером — Игорь, Нелли, ты и я — приехали в общагу, чтоб там тебя определить на ночь, как Игорь об этом заранее договорился. Но произошло непредвиденное…
Во-первых, заступила новая вахтёрша, которая о договорённости Игоря понятия не имела, а во-вторых, ты был пьян… ну, то есть, на ногах ты держался, но при этом пьян был явно, или, как сказал кто-то, "весомо, зримо, грубо"… одним словом, вахтёрша упёрлась, и ты… — Андрей, глядя Никите в глаза, тихо засмеялся, — ты назвал её "будущей покойницей", она в ответ тут же пообещала вызвать наряд полицаев, про которых ты уверенно заявил, что они тоже "будут покойниками вместе с фюрером", она сказала тебе, что сейчас это проверит, потянулась к "тревожной" кнопке, и мы, пасуя перед таким аргументом, вынуждены были без промедления ретироваться, аки шведы под Полтавой… удивил ты, Никита, старшего брата! — Андрей, говоря это, смотрел на Никиту с улыбкой, и ни в голосе Андрея, ни в его взгляде не было ни малейшего осуждения. — Я так понял, что Игорёк от тебя подобной боевитости не ожидал…
— Ну… если я пьяный был… — растерянно отозвался Никита, то ли объясняя этой фразой свой неожиданно проявившийся боевой дух, то ли этой фразой невольно оправдываясь, и было непонятно, кому он, Никита, это говорит — Андрею он это говорит или себе. — А Игорь… он что — ругал меня?
— Он бы тебя убил, если б тебя, алкоголика-хулигана, некуда было деть — не к кому было б сплавить… ты хоть и брат ему родной, но твоё присутствие в брачную ночь, как мне кажется, никаким образом ни женихом, ни невестой в их апартаментах не предусматривалось… — Андрей, хмыкнув, вновь засмеялся. — Но, на твоё счастье, рядом был я, и вот — ты живой… с членом торчащим лежишь подо мной… и — никакой благодарности! — Андрей, говоря это, с силой, с наслаждением раз и другой сжал свои ягодицы, сладострастно вдавливаясь пахом в пах Никиты. — А, Никит? Где благодарность?
— Я под тобой? Ты сам не меня… сам навалился — лежишь, бля, на мне, как на подушке… пусти! — отозвался Никита, но его "пусти" прозвучало не очень убедительно, и Никита, сам это почувствовав, тут же без какого-либо явного или скрытого смысла добавил, глядя Андрею в глаза: — У тебя у самого стояк — давишь мне им в живот…
— И что? — Андрей прищурился.
— И ничего… пусти!
Лёжа под Андреем — говоря "пусти", Никита снова не только не дёрнулся, а даже не шевельнулся… мысль о том, что всё это сильно смахивает на прелюдию к голубому траху, у Никиты всё ещё не возникала — мысли такой не было, а потому не было ни страха, ни смятения, ни мало-мальски осознаваемого желания или нежелания этот самый трах иметь… короче, не было у Никиты никакой рефлексии, в то время как лежать под Андреем — чувствовать всем своим телом горячее тело Андрея — Никите было приятно… ну, и чего было дёргаться? От него, от Никиты, не убудет… полежит этот Андрюха на нём сверху — и сам в сторону отвалит… не до вечера же он будет на нём, на Никите, лежать!
— Руки отпусти… — миролюбиво проговорил Никита, и ноги его непроизвольно — сами собой — раздвинулись шире; Никита развёл под Андреем ноги шире, но в этом движении ногами с Никитиной стороны не было никакого знака-намека, а было лишь желание лечь поудобнее, и вместе с тем это движение ногами в стороны сделало соприкосновение тел ещё более тесным — более приятным… впрочем, приятность эта была для Никиты лишь на уровне ощущения, но никак не на уровне осмысления — осознания истинной природы этой приятности.
— Ага, я руки твои отпущу, а ты меня снова в скулу… да? — приглушенно засмеялся Андрей, и в глазах его, устремленных на Никиту, с удвоенной силой заискрились — заплясали-запрыгали — веселые чертики.
— Больно мне надо, — хмыкнул Никита. — Отпусти…