— Ну да. Я ведь вижу, что ты замуж никак не выйдешь. А всё почему? Потому что у тебя на лице написано как ты этого хочешь.
— Ну? И что дальше, маленькая змея?
— Не ругайся. Я тебе помочь хочу.
— Помоги.
— А ты должна быть пресыщенной, понимаешь? Мужчины на это выражение лица клюют как бешеные.
— Тебе-то откуда это знать?
— А я, Нана, в Ростове не собираюсь женихов искать. Я в Москве через три года буду вышивать и в городе Париже. Так что слушай и будь счастлива, что я с тебя за советы деньги не беру.
Тина замолчала. Нана не выдержала. Она вмиг стала маленькой и ведомой. Тина в дальнейшем часто так приземляла своих подруг. Кроме Ксюши.
— Ну, что ты молчишь? Давай совет.
— У тебя должна быть пресыщенность, но не от мужчин.
— А от кого? От себя, что ли?
— Хотя бы и от себя. Я вот, например, уже два года это делаю и не жалуюсь никому.
— Тебе рановато.
— А ты когда начала? В двадцать лет, что ли?
— Ну… не помню.
— Такие сиськи нарастила мужика не можешь зацепить. Дай мне потрогать, а то у меня какие-то дульки, как груши-дички.
— Ничего, скоро отрастут. Еще пожалеешь. На, подержись.
И Тина, повернувшись, обхватила литые груди Наны с боков. Потом огладила сверху. Взвесила их снизу. Нана засмеялась.
— Дурочка, — сказала она. — Не заводи меня.
— А ты что, заводишься без помощи стартера?
— Завожусь иногда.
— Ну, заведись, Нан. Мне так интересно, честное слово! Давай я тебе помогу.
— Чем?
— Ну… помацаю? Давай, помацаю!
И Тина нежно начала оглаживать груди, попадая иногда на соски, которые все четче черкали по ладоням.
— Всё… ладно… уже не шутки… — тяжело дыша, сказала Нана. — прекрати…
— Да мне не трудно, — прошептала Тина. — Мне так приятно, когда ты так дышишь… мне даже себя гладить не так приятно, как тебя…
— Не надо! — как бы из последнего протеста дернулась Нана и даже приподнялась на локте, чтобы встать, но Тина вдруг пустила ладонь вниз — и Нана тихо охнула.
— Туда нельзя, Тин… нехорошо…
— А грудь значит — хорошо? — страстно зашептала Тина в самое ухо. — И губы — хорошо? — она с внезапно появившейся опытностью открыла рот и взяла в него губы Наны. — Дай язык! — потребовала она.
И Нана начала сдавать позиции одну за другой.
Через часа три пришел Артем и они затихли, разомлевшие. Нана кончала раз шесть. И Тина пару раз. Головы у них кружились, руки были в соках, губы пахли влагалищем. Нана была просто счастлива. Она курлыкала своим полубаритоном и Тине было вдвое больше лет.
Утром они вдвоем пошли искать Нане жениха. Они шли под ручку, но их касания бедрами, любовные взгляды, потайной смех так беспокоил встречных мужчин, что скоро не меньше пяти особей они привели в открытое кафе на набережной Первой Конной.
Но теперь, когда у Наны появилась, наконец, свобода выбора и каприза, у нее открылся другой интерес. Тине это активно не понравилось. Она искренне хотела помочь, потому что не видела в совместной страсти никаких перспектив, ни малейших. И сама она не собиралась любить женщин.
Поэтому вечером, когда погасили свет и Нана подняла одеяло, чтобы прилечь под бочок, Тина жестко сказала:
— Всё, подруга! Дальше сама. Выходи замуж, рожай детей, ебись с кем попало. Но не со мной.
— Но почему?
— Потому что это — тупик. Понятно? Здесь нечего ловить. Мы ловим сами себя. И становимся лишними на празднике жизни. Поняла?
— Нет.
— Полежи и подумай в одиночестве.
— Тин…
— Что?
— Один только разик. И всё. Клянусь. Я уже поняла, кого, как и когда. Я хочу тебя. Последний раз. Я хочу высосать тебя всю. Попу твою кусать хочу. Хочу, чтобы ты меня затрахала напоследок своим языком.
И это было действительно в последний раз. Но так, что и Тина, и Нана через много лет сожалели о том, что — в последний.