— Извини, сосед.
— Что случилось?
— Азиз еще хочет, ты не возражаешь?
С-сука, у меня надо спрашивать разрешения?
— Слушай, он так классно сосет и дает в жопу!
— Я рад за тебя, — но хотелось просто прибить.
— Он тебя хочет.
— А я не хочу! — и демонстративно укрылся с головой одеялом.
Во-первых, у меня не было презика, во-вторых, мне действительно понравился Азиз, но то, как он легко согласился? И потом, по накатанной колее? Меня такое положение дел не устраивало.
Утром меня разбудил Азиз.
— Ака (дядя) , вставайте, через полчаса Ваша станция. Сдавайте белье.
Игорь спал безмятежным сном, даже прихрапывал.
Я собрал белье и отправился в купе к проводнику. По коридору скользили заспанные пассажиры с бельем, за мной пристроилась моя, так и не случившаяся соседка, зевавшая во весь рот.
Азиз принял белье, протянул билет. Я вытянул билет из его руки, только сейчас разглядел пушистые ресницы, которыми он, смущаясь, прикрыл глаза.
— Мы ночью пошумели, извините.
— Ничего, бывает.
Когда вышел из вагона, показалось, что кто-то смотрит мне в спину. Оглянулся. Действительно, держась за поручни, проводник смотрел на меня.
Зачем-то я поднял руку и помахал ему.
Уже спускаясь по ступеням перрона, услышал лязг вагонов. Это тронулся поезд. На привокзальной площади меня ждал водитель.
ЖЕНИХ
Машина была скорее для форсу, подчеркнуть значимость столичного гостя, то есть меня. До ведомственной гостиницы минут пятнадцать ходу, соблюдая в такую рань все правила дорожного движения, мы доехали за двадцать минут. В этот раз мне достался двухместный номер, но водитель уверил, что меня никто не побеспокоит и подселять никого не будут.
Работы было много. Уходил я в девять, и в девять же (только уже ночью) возвращался. Быстро принимал душ, пара бутербродов с чаем и спать. Даже телевизор, который принимал только местный канал, толком не смотрел.
В четверг, предпоследний день командировки, я припозднился. Подчищал хвосты, чтобы в пятницу сдать работу.
— У Вас открыто, — сообщила мне дежурная, к которой я обратился за ключом.
И что? Скандалить? Напоминать, что ко мне никого не должны подселять?
— Только на одну ночь. Утром он уедет.
Ладно, чего уж там.
У открытой двери в мой номер стояла местная женщина, по одежде — колхозница, городские так лет десять не одеваются.
— Ой, это мы Вас потревожили? Мой сын не стеснит Вас?
Мне понравилось это "не стеснит" , хороший литературный язык. И в моем-то лексиконе "стеснит" где-то в закоулках памяти, есть от чего растрогаться.
— Ну, что Вы, какие церемонии.
Парень, стоящий у косяка двери со стороны номера был типично деревенский. Невысокого росточка, как раз вровень с матушкой, простодушная физиономия, приятная улыбка.
Я прошел мимо разговаривающих. Полномера было уставлено сумками и коробками.
— Это мы делали закупки на его свадьбу.
— Значит, ты у нас куёв (жених) ? — тут я блеснул знанием узбекского.
Женщина еле заметно поморщилась, ну, не то у меня произношение, но потом улыбнулась:
— Да, он у нас жених, — и такая гордость была в её словах.
— Я пойду, соседушки мои уже заждались, — вдруг она заторопилась. — Спокойной ночи.
Женщина тихо прикрыла дверь, и я стал переодеваться в спортивный костюм.
— Ну что? Будем пить чай, или сначала в душ?
— А, можно?
— Почему нельзя? Бери полотенце и пошли. Кстати, давай познакомимся. Меня зовут Феликсом.
— Феникс? — удивился парень.
— Нет, феникс — это птица счастья, а я Феликс.
Хотя и приятно, когда тебя птицей счастья называют.
— А меня Аликом зовут.
— Ну, пошли, Алик, дневные заботы смывать.
В предбаннике я лихо разделся и пошлепал в душевую. Алик чуть-чуть затормозил, в душевую он зашел, не снимая трусиков. Ясно, стесняется.
Фигура у парня была классная, и попка — самое то, что я люблю. Ох, уж эти мысли нехорошие. Вон-вон, поганой метлой их.
— Может, тебе спину потереть? — я все же не сдержался.
— Нет, не надо, — он смутился, отступая под струи душа. Но член он мой разглядел, это я понял потому, как он уважительно посмотрел на меня.
Вольному воля.
Я домылся, и, чтобы не смущать парня, покинул душевую.
Когда Алик вернулся в номер, я уже заваривал чай.
Сели чаевничать. Обратил внимание, что треники его намокли. Ясно, он так трусов и не снял.
Поговорил с ним, порасспросил. Мама его — учительница русского языка, потому-то и "стесняем" , и "соседушки". Парню двадцать два, к женитьбе как к неизбежному злу отношение философское, работает после училища ветеринаром.
— Уважаемая профессия, — похвалил я его.