До этого момента Хлоя была целиком сосредоточена на том, что происходило с ней, и не обращала внимание на то, что происходило вокруг нее. Она практически не могла двигать своей головой, учитывая ошейник и цепи в ее носу и языке, и она могла лишь краешком глаза видеть то, происходила сбоку от нее. В ее стойле по бокам были установлены шторы с обеих сторон, которые препятствовало тому, чтобы она видела головы женщин слева и справа от себя, но она могла видеть их тела.
Её соседки также, как и она, склонились над барьерами, и у них обеих также было по паре гудящих от напряжения молокоотсосов на грудях. Несмотря на весь ужас ее положения, зрелище показалось Хлое завораживающим: большие мягкие груди, погруженные в чашки молокоотсосов и слегка пружинящие в них, от вибрации; многочисленные шланги и трубки, опутывающие их обнаженные тела. Хлоя должна была отвести взгляд, чтобы вернуться к реальности и вспомнить о том, что рядом с нею — реальные люди, которые, как и она, попали в рабство и были превращены в домашний скот для этой ужасающей фабрики.
Хлоя перевела свой взгляд на монитор и увидела новую загоревшуюся надпись: Кормление. Труба, которая совсем недавно использовалась для очистки ее кишечника, все еще оставалась у нее в горле. Она ничего не чувствовала, но заподозрила, что какую-то питательную жидкость потихоньку заливают ей в живот. Хлое было понятно, что чтобы это ни было, это предназначалось только для того, чтобы поддержать нормальное функционирование её организма и максимально насытить ее будущее грудное молоко правильными питательными веществами. Эта мысль была ей отвратительна. Она не хотела производить молоко для этих ублюдков! Но с каждым граммом питания, поступавшим внутрь ее тела через ненавистную трубку, она все ближе и ближе приближалась к моменту превращения в ходячее вымя.
Все это время доение ее грудей продолжалось, хотя и вхолостую. У Хлои не было никакого способа определить время ее первого доения, но оно явно тянулось уже несколько часов. Она последовательно прошла стадии скуки, гнева, страха, и самодовольства. Ей было абсолютно нечего делать, только стоять в одной и той же унизительной позе там и наблюдать за сиськами своих соседок. Размышление о той обработке, которой подверглось её тело и ее текущем положении заставило буквально затрястись от ненависти ко всем тем, кто организовал эту ужасную фабрику.
Следом пришли мысли о том, что даже двухнедельное пребывание в этих условиях может повлечь за собой непоправимый ущерб ее здоровью. И затем, чтобы пытаясь поднять себе настроение, она подумала о том, какую невероятную жертву, она приносит во имя торжества справедливости и защиты всех тех несчастных женщин, которых она видела здесь. С течением времени все эти мысли и настроения постоянно сменяли друг друга в ее голове, пока молокоотсосы неутомимо работали над ее измученными грудями.
(4)
Несколько часов спустя молокоотсосы Хлои наконец выключились и соскочили с ее покрасневших грудей, открыв ее взору невероятно опухшие и саднящие от боли соски. Она поглядела на монитор, который написал: Конец смены.
В ту же минуту питательная трубка была вытащена, наконец, из ее глотки, ее лодыжки и шея были освобождены, а ее цепочки в её носу и языке вновь соединились и заставили ее принять вертикальное положение. Шест, к которому она все еще была прикована, заставил ее выйти из стойла, а затем протащил ее вперед.