: и, вдруг, неожиданно для себя самого, вместо того, чтобы с предельно быстрой скоростью извлечь его, загоняю его глубже.
В горле Насти звучит совершенно нечеловеческий, больше схожий с животным рыком стон. Конечности её распрямляются до предела, словно стремясь любой ценой отдалить тело от ложа, она фактически делает "трапецию" или "мостик" — или как там называется эта гимнастическая стойка на четвереньках спиной вниз? Спина её при этом выгибается дугой наизнанку, а великолепная грудь оказывается едва ли не под самым моим носом.
Что я делаю? . .
Рывком углубив в неё паяльник ещё дальше, дёрнув им сильнее, вновь и вновь, фактически насилуя её куском раскалённого металла, я непроизвольно опускаю свободную руку вниз, к очагу невероятного напряжения, угрожающего разорвать изнутри синюю синтетическую ткань моих брюк.
Словно при просмотре порновидео.
Только сейчас передо мною в муках корчится, помирая от нечеловеческой боли, не специально нанятая порноактриса, а реальная живая девушка.
Реальная.
Живая.
Осознание это проходит через меня электрической искрой, чуть не заставив выгнуться в судороге вслед за Настей.
Следом за судорогой безумного наслаждения, однако, приходит отрезвляющий холод понимания.
Ужас.
Что же я натворил?
Словно ударенный током, я в панике выдернул паяльник из тела Насти, непроизвольно ожидая увидеть что-то алое, мерзкое и запёкшееся на его металле. Паяльник, однако, просто поблескивал чем-то влажным, словно от погружения в воду.
Спокойно опустившись всем выгнутым секунду назад телом обратно на деревянное ложе, Настя глубоко вздохнула. На губах её — насколько тем дозволял свободу скотч — появилось что-то вроде горькой улыбки.
Что меня, мягко говоря, удивило.
Она теперь, возможно, инвалид до самого конца жизни — и она ещё улыбается?
Глядя на меня, она едва заметно двинула левой рукой — и прозвучал лёгкий металлический щелчок.
Я моргнул.
Дужка наручника на её руке была теперь разомкнута.
Звук нового металлического щелчка освободил вторую руку. Присев, Настя принялась освобождать от оков свои изящные ножки. Получается, она в любой миг могла освободиться благодаря секрету в наручниках?
Терпя при этом дикую боль?
Я перевёл взгляд на паяльник в своей руке. И, не веря своей мысли, чуть коснулся его пальцем.
Металл был едва-едва тёплым.
Проверка? . .
Я перевёл взгляд обратно на Настю, эту гениальную актрису, в настоящий момент как раз освобождающую от скотча губы. Видимо, взгляд мой выражал в достаточно полной мере всю гамму чувств, начиная с желания уйти в монастырь и заканчивая намерением немедленно выйти на улицу и разбить себе голову об ближайший фонарный столб.
Что же сказать вслух, я совершеннейше не представлял.
— Прости. — Больше просто ничего не пришло на ум. — Я пойду?
— Если хочешь.
С той же наполовину горькой, наполовину торжествующей улыбкой на лице Настя сделала пару шагов в сторону, наклонившись за своими золотистыми колготами.
Невольно я на миг вновь залюбовался ею.
— Прости. Действительно прости, я:
— Брось. — Грустная улыбка её, словно в гротескной попытке утешить, стала чуть шире. — Было бы удивительным, если бы ты сумел в первый раз удержать себя в руках. И, в конце концов, хуже было бы, если б ты оказался смертельно боящимся причинить девушке хотя бы малейшую боль.
Не веря своим ушам, я взглянул ей в глаза.
— То есть: ты: я: ты меня прощаешь?