Просто попросив?
Наверное, могла, — быстровозбудимого идиота вроде меня было достаточно легко уговорить. Но, может быть, ей хотелось твёрдых гарантий, а может, хотелось иметь моральное преимущество. Чтобы, так сказать, с полным правом мучить и пытать меня раскалённым докрасна паяльником.
Что ж, теперь я нахожусь в полном её распоряжении.
Ловушка захлопнулась.
За дверью раздаётся дробный звук каблучков. Секундой позже на пороге комнаты возникает Настя с блюдцем чего-то беловато-прозрачного в правой руке.
Теперь она одета несколько по-иному. Видимо, возжелав сменить пропитанные мочой колготки, в итоге она, повинуясь стихийной вспышке чувства вкуса или желания покрасоваться пред пленником, сменила туалет целиком.
Чёрные босоножки, тёмные колготки, цельное чёрное платье.
Теперь она больше всего похожа на ту свою фотографию в виртуальном альбоме, которая некогда показалась мне наиболее "гламурной" или "журнальной" из всех.
Изменился даже взгляд.
Став не то мирно-домашним, не то спокойно-скучающим.
— Не тосковал?
Присев передо мной на корточки, она берёт двумя пальцами один из кубиков льда — так вот что у неё в блюдце? — и, глядя ласково в мои глаза, заводит руку с ним мне за спину.
Я невольно передёргиваюсь от обжигающе ледяного касания. Кубик льда, оставляя влажную дорожку у меня между ягодиц, причиняет мне боль, как и любое прикосновение к ожогу, но одновременно — будучи ледяным — дарит и приятную прохладу.
Проведя им меж половинок моего многострадального зада, Настя доводит кубик аккурат до места бывшего пребывания паяльника и чуть-чуть подталкивает.
Как бы шутя.
Кубик соскальзывает вниз меж половинками зада. Поймав его на середине пути, Настя вновь, словно играючись, начинает неторопливо поднимать его вверх.
Вниз и вверх.
При этом глядя мне в глаза с той же заботливой нежностью. Словно лаская меня кубиком льда.
Вниз и вверх.
Снова.
Помимо своей воли, глядя в лицо стоящей передо мной на корточках притворявшейся мазохисткой садистки — или садомазохистки? — я ощутил, что завожусь.
Что это, Стокгольмский синдром?
Или же мой измученный организм попросту столь благодарен ей уже за одно то, что она меня сейчас не пытает, за каждый миг без адской боли, что сворачивается в животе узлом от одной мысли об изменении ситуации и готов на всё ради сохранения диспозиции как она есть?
Чуть-чуть скосив глаза в сторону моего восстающего органа, Настя слегка-слегка щекотнула его кончиком носа.
— Тебе ведь понравилось это, правда? — Эти слова она произносит негромко. Почти шепчет.
При этом я ощущаю её жаркое дыхание на головке члена. Настя облизывает губы.
— Понравилось? . .
Вопрос её двусмыслен, почти коварен.
За положительным ответом может последовать что угодно, но, поскольку я всё равно не решусь ответить ей отрицательно, то предпочту даже в мыслях перед собой сделать вид, что она спрашивает о моих впечатлениях от её языка и губ.
Поэтому я киваю.
Настя чуть выгибается вперёд. Меж её губами и головкой моего члена остаётся зазор от силы в пару миллиметров. Я пытаюсь изо всех сил сосредоточиться на возбуждении, устраняя зазор.
Пальцы её сжимают уже новый кубик льда.
— Знаешь, чего бы мне хотелось? — В момент, когда ротик её приоткрывается буквой "О" и создаётся на миг впечатление, что губки её вот-вот сомкнутся алым поясом вокруг моего поршня, мне начинает казаться, что я готов кончить. — Научить человека — вот, к примеру, тебя — не бояться боли. — Она чуть раздвигает губы и позволяет на миг проскользнуть между ними кончику языка. — Научить тебя любить боль.
Язык её чуть выдвигается вперёд и почти касается кончика моего чуть ли не лопающегося от натуги члена. Почти касается.
Почти, но не совсем.