— Ого, какой сильный кремастерный рефлекс! — усмехнулась медсестра, показывая пальцем мне между ног, — У ясельных малышей гораздо слабее.
— Этот рефлекс сильнее всего как раз в младшем школьном возрасте, — пояснила врач, — От шести до девяти лет.
— А что, всем мальчикам положено так проверять яички? — с улыбкой поинтересовалась Дженни, — Вы же его просто щекочете.
— Ага, кремастерный рефлекс проверяют щекоткой, — кивнула врач, снова принявшись нестерпимо щекотно трогать мою мошонку, — Видишь, как яички прячутся от моих пальцев, когда я их легонько трогаю? Сначала с левой стороны. Теперь с правой. А если пощекотать за мошонкой, оба яичка подтягиваются.
— Так интересно, — улыбнулась Дженни.
Послышался тихий писк электронного термометра.
— 97. 9 — сообщила врач, быстро вытащив градусник у меня из попы, — Абсолютно здоров.
Почувствовав, что врач опустила мои ноги вниз, я облегченно вздохнул, что унизительный осмотр наконец закончен.
— Куда? — улыбнулась она, когда я попытался встать с кушетки, — Можешь полежать еще минуту? Проверю тебе писюнчик, раз твоя тётя так о нём беспокоится.
— Он у мальчишки и вправду как у грудного, — заметила медсестра, разглядывая меня между ног, — Маленький и с плотным хоботком.
— Ага, очень подозрительный хоботок, — нахмурилась врач, ощупывая мою письку.
Вынужденный лежать голышом и терпеть неприятные манипуляции, я не знал, куда деться от стыда.
— В восьмилетнем возрасте крайняя плоть уже должна легко открываться, — сказала врач моей тёте, — Впрочем, если писает нормально, не о чем пока беспокоиться. Вот если к подростковому возрасту не откроется, тогда конечно потребуется помощь хирурга.
— Значит не будете ничего открывать, — разочарованно протянула Дженни, — А как тогда мыть ему писюнчик, если кожица не оттягивается?
— Оттяни, насколько сможешь, и помой, — улыбнулась врач.
— С мылом? — уточнила Дженни.
— Конечно с мылом, — сказала врач, — Он у тебя надеюсь ежедневно принимает ванну?
— А что, даже таких больших положено каждый день купать? — удивилась моя тётя.
— Конечно положено, — ответила врач, — А если не получается искупать, надо обязательно перед сном подмывать с мылом.
— Попу и между ножек? — спросила Дженни.
— Ага, — кивнула врач, — Но всё-таки лучше, чтобы ежедневно принимал ванну.
— Я постараюсь каждый вечер Томми купать, — пообещала врачу Дженни.
— Именно в ванне, а не под душем, — добавила врач, — Если мальчика ежедневно купают в ванне, там, под кожицей ничего не успевает скопиться. Вода все вымывает.
— Понятно, — кивнула Дженни.
— Можешь вставать, — сказала мне врач, — Остался только анализ мочи.
— Сейчас дам ему баночку, — засуетилась медсестра.
Я слез с кушетки, нерешительно взяв протянутую мне маленькую пластмассовую баночку.
— Надо туда пописать, — с улыбкой попросила меня медсестра.
— А где у вас детям положено этим заниматься? — поинтересовалась Дженни.
— Такого большого наверно лучше отправить в туалет, — сказала врач, — Хотя наших обычных пациентов — дошколят — никто, понятно, туда не водит.
— Они что писают в баночку прямо тут, в кабинете? — хихикнула Дженни
— Писают тут, — кивнула врач, направляясь с моими бумагами к двери.
— Грудные малыши на кушетке под присмотром мам, — пояснила медсестра, — А дети постарше — вон там за ширмой. У нас там стоит детский горшок.
Медсестра махнула рукой на небольшую ширму в углу комнаты.
— Слышал, Томми? — обратилась ко мне Дженни, — Быстро марш за ширму! И без полной баночки не возвращайся!
Весь красный от стыда, я продолжал стоять посреди кабинета, не представляя, как писать в присутствии двух молодых женщин — даже за ширмой.
— Так и собираешься стоять перед нами голышом? — ехидно улыбнулась моя тётя, — Не начну тебя одевать, пока не пописаешь в баночку.
— Может нам выйти? — предложила медсестра, — А то так стесняется.
— Вот еще! — фыркнула Дженни, — Не надо никуда выходить. Пусть скажет спасибо, что разрешили всё делать за ширмой, а не у нас на виду.
"Все равно будет слышно, как я писаю" — обиженно подумал я, отправившись за ширму.
— Ну? — послышался через полминуты строгий голос моей тёти, — Ты собираешься писать или нет?
Я посмотрел на стоящий у моих ног детский горшок и еще больше покраснел.
— Не слышу струйки! — снова обратилась ко мне Дженни, — Забыл, зачем нужен горшок? Или тебе кто-то должен, как годовалому, держать писюнчик и приговаривать "пись-пись"?
— Ага, сходи подержи ему писюнчик, — засмеялась медсестра.
— Даю тебе, Томми, еще минуту, — сказала Дженни, — И если не пописаешь, действительно приду к тебе за ширму.
"Они от меня не отстанут" — с обидой подумал я.
— Я не шучу, — продолжила Дженни, — Приду и заставлю писать в моем присутствии.
В комнате повисло тяжелое молчание.
— Ничего доверить нельзя, — снова принялась ворчать моя тётя, — Даже такую простую вещь, как в баночку пописать.
Неожиданный скрип стула заставил меня испуганно вздрогнуть.
— Даю тебе последнее предупреждение, — послышался голос моей тёти.
Я тяжело вздохнул и начал писать.
— Наконец понял чего от него хотят, — хихикнула Дженни.
Слушая журчание собственной струйки, мне хотелось провалиться под землю от стыда.