— Да нет, твоя Ефимовна — это одно, а Валька очень хорошая баба. Просто она еще никогда не сталкивалась с моей болезнью. Привыкла к тому, что я всегда на ногах. Я видел по ее глазам, что она перепугалась больше моего. Я лежу пластом, пошевелиться не могу, мычу, сказать хочу, но не получается:
Валентина Даниловна щебечет ему из Токио:
— Вот какая у нас с тобой жизнь, Петруша: ты — с внуками, я с внуком… Кто знает, увидимся ли еще?
Петя отвечает:
— Да мы же с тобой совсем не старые, Валь. Как там внук Никитка?
— Я тебе его фотографию послала. Попроси Алексея Ивановича, чтобы он открыл твой почтовый ящик, мы с Юленькой специально для всех вас наснимали целый альбом:
*
А Вера Дмитриевна действительно больше времени проводит у нас, чем у себя. Чаще просто приезжает и сидит, рассказывает что-нибудь из жизни Петропавловска, завода, первой приносит известия, кого еще убили или "расстреляли в упор". Она знает, что я не люблю, когда она стирает или готовит еду, — я все делаю сам.
Ее горе — ее внук.
— Вся время просится домой, а я не знаю, забирать его из больницы или нет? Врач говорит, что у него психика неустойчивая. Знаете, Алексей Иванович, кошки, которых он погубил, мне снятся. Снятся! Обступают со всех сторон! Господи, я же его боюсь, Германа: Вот только и езжу к нему, чтобы забрать пенсию. Может, этим и спасаю? . . Если бы не ваша Марина, я бы совсем, наверное, рехнулась. А что буду делать, если она после школы надумает поехать в Москву или во Владивосток?
— Не будем заглядывать так далеко, Вера Дмитриевна.
— Далеко: Вот бы ваша Юлька еще кого-нибудь вам подкинула:
По Пете теперь и не скажешь, что был у человека инсульт. Сидит за рулем. Он снова работает в порту. Прибавка к его пенсии солидная. Правда, инвалидность с него почему-то не снимают.
Петя и Паша все-таки вместе уехали во Владивосток. Петя — в Морской государственный университет имени адмирала Г. И. Невельского — в бывшее Высшее морское училище, на факультет эксплуатации водного транспорта и судовождения, а Паша поступил на факультет журналистики Дальневосточного гуманитарного университета. Ссорились на этой почве целый год. Даже временами не разговаривали. Петя хотел ехать учиться в Санкт-Петербург на факультет журналистики, а Паша слышать не хотел о литературе и мечтал стать капитаном. Намерены были даже разлучиться. Мы с Юлей и бабушка с дедушкой едва-едва уговорили их не совершать этой ошибки.
Марина заканчивает шестой класс, стала почти девушкой. Она самая красивая девочка в школе. Учится только на пятерки. Учителя ей обещают отличный аттестат. Несколько раз летала в Токио к маме, но однажды тоже внезапно к маме остыла. В чем дело? Почему у детей такая странная реакция на Юлю? Каждое лето предлагаем Марине лететь в Токио — она отказывается. В точности повторяется история со старшими братьями. Они маму не видели с детства, и как-то не скучают.
Но хуже всех, наверное, мне: я без Пети не могу прожить и часа, совсем надоел ему своими телефонными звонками.
*
Но не только Вера Дмитриевна живет ожиданием будущего. Я тоже. Через несколько лет мы с Петей останемся в Синеглазке одни. Предчувствую, какая жизнь у меня наступит: я смогу, не боясь, не оглядываясь и не вздрагивая от каждого шороха, делать то, что мне захочется. Прикасаться к нему, прижиматься, обнимать: Мы будем каждый вечер ложиться с ним в одну кровать и засыпать в объятиях друг друга.
Даже не верится, что такое время когда-нибудь наступит.
Мы друг без друга не можем. Наше счастье бесконечно.
*****
В своем месте я уже сказал, что за всю нашу жизнь я с ней объяснился только один раз. Это произошло как раз из-за Пети, которого я не дал отправить в интернат. Тогда-то между нами состоялся приблизительно такой разговор на повышенных тонах.
Вернувшись из Японии и узнав, что ее любимый Петя отнюдь не в интернате, а опять в Синеглазке, Валентина Даниловна фурией влетела в Синеглазку, сбросила манто и пошла возмущаться моим самоуправством.
— Он мой муж! Вы ему никто! — кричала она при детях и при самом Пете, которому в то время было предписано больше лежать. — Вы его лишили профессионального ухода! Была достигнута договоренность!
И я, который, никогда не отвечал ей, какими бы ее выпады не были резкими, в этот раз счел необходимым с ней поговорить.
— Ну, вы ему жена, — спокойно сказал я. И повторил: — Жена. А я ему — зять. Дети ему — внуки. Что дальше?
— Как это "что дальше"?! Я — жена!
— С вами же не разводятся.
Она просто задохнулась:
— Да я ему ЖЕ-НА-А-А!
— Ни у кого из нас нет права им распоряжаться.
— Есть!
— Ни у кого нет. Распоряжаться собой может только он сам. Сначала лишите его дееспособности. Вы для этого и хотели сплавить его в интернат для неизлечимых инвалидов.
— А он дал согласие туда ехать! Это вы поворотили машину!
— Валентина Даниловна, — сказал я беспредельно спокойно, — он туда не поедет.
— Поедет! Я вызову милицию! Мой долг спасти мужа!
И она уже побежала к дверям, чтобы одеться и мчаться за милицией.
— Вы думаете, что участковый на своем газике увезет инсультного больного в интернат?
— Да! — завопила Валентина Даниловна.
— Что ж, вызывайте. Милиция нужна, чтобы разобраться во взятке, которую вы всучили врачу за место в интернате, — вдруг сказал я.
В этом месте разговора возникла пауза. Валентина Даниловна продолжала надевать меховое манто, но, кажется, вспомнила историю с покупкой дома и с нотариусом. После нее обо мне в семье шла слава человека, который кое-что понимает в законодательстве. Я воспользовался молчанием, чтобы пойти в наступление.
— Почему вы хотите избавиться от мужа?