Племянник молчал.
— Видишь, ты и сам не знаешь, — она продолжила набирать номер.
— Может, мы сами… как-нибудь… договоримся?
— Что значит "договоримся"? О чём?
Энди поднял голову и с мольбой посмотрел в глаза родственницы.
— Ладно, — сжалилась она. — Чего ты так боишься? Наказания?
— Н-нет, просто… Н-ну-у… Просто мне очень стыдно! — наконец произнёс подрос- ток.
— А передо мной тебе не стыдно?
— Стыдно, — вздохнул племянник. — Но тут уже… ничего нельзя поделать. А так…
— Как всё просто у тебя! Нет, так не пойдёт! Я не могу закрыть глаза на твой проступок!
— Пожалуйста, тётя Клава, делайте что хотите, только не звоните родителям!
Клавдия внимательно посмотрела на племянника.
— И что ты предлагаешь? И не тяни, не действуй мне на нервы!
— Н-ну… Может быть, я взамен в саду у вас отработаю?
— В саду я и сама неплохо справляюсь, и никому не доверю!
— Ну, может быть, в доме помочь чем-то?
— Когда надо, попрошу. Дом я тоже содержать могу, времени у меня больше, чем достаточно, уже который год на пенсии!
Энди подавленно молчал.
— Вот видишь!
Пришлось смириться с неизбежным. Номер почти набран, но вдруг звонок сорвался, и тётя Клава принялась повторно пробиваться через межгород. Но тут она взглянула на племянника, который стоял рядом, спрятав руки за спину и низко опустив голову.
— Экой ты несознательный! Тебя когда-нибудь пороли?
Он покачал головой, но тут же спохватился.
— Да! В школе!
— В школе? Кто?
— А вы никому не скажете?
— Про школу — никому.
— Учительница высекла.
— Учительница?! За что?
— За плохое поведение.
— У вас что, разрешили наказания?!
— Нет, она сама предложила, чтобы родителям не сообщать.
— А что ты натворил?
Энди вновь опустил голову.
— Ладно. И как она тебя?
— Прутом каким-то. Розгой, наверное.
Неловко было вспоминать, как он абсолютно голый лежал на кушетке в тёмной каморке, а розга со свистом рассекала ему ягодицы. Было ему тогда тринадцать, и получил он столько же, по количеству лет. Друг ему подсказал, что можно с учительницей так договориться, если не хочешь оглашения всех грехов на родительском собрании. Кое о чём друг промолчал: о раздевании. Училка мотивировала это как наказание стыдом. Трудно, ох, как трудно было снимать всё до нитки перед взрослой женщиной, но тринадцать лет всё же не особенный возраст.
"А вдруг и тётя заставит это делать?!" — ужаснулся Энди. — Да ещё Кристина может увидеть! Хорошо, что она не слышит скандала". Там, в школе, когда он терпел экзекуцию, рядом стоял кучерявый синеглазый первоклашка и подавленно ждал подобной участи. Пока Энди осторожно натягивал штаны, чувствуя боль от каждого движения, малыш уже лёг на кушетку, и розга заработала вновь. Но это мальчишка, чего стесняться, а здесь девчонка запросто может лицезреть соседа по дому в столь позорном виде.
— И сильно тебе досталось?
— Прилично, — вздохнул Энди.
— Судя по всему, не очень-то и помогло. И что ты теперь думаешь?