Она перевернулась и выпятила зад из воды, одной рукой отодвинув ягодишку — смотри, уже дырка приличная. Я взглянул — ничего такого, никакой дырки нет, звёздочкой плотно сжатая гузка попки. Нет здесь никакой дырки, успокоил я малявку, всё нормально. Ну, просто этого не видно, как она может растянуться. Но пока ещё маловата для Хозяина. Маловата? Маловата, покивала она, знаешь, какой у него хер толстый. Короткий, но очень толстый, с твою руку вот здесь. Я поморщился. А как назвать правильно? Я задумался: такой агрегат конечно же не назовёшь, например, пискуном или писюном. Ладно, пусть будет хер. Ты что ли его меряла? Не меряла, но через день его вижу, так что я не ошибусь. Я опять начал тихонько ругаться — он что, тебе его показывает через день? Нет, не показывает, но у меня своя задача, а у мамы моей — своя. Хозяин научил нас, что каждый делает своё дело: он трахает маму, она терпит и подмахивает ему, а я должна придерживать ему яйца — они у него висят длинные и ему больно, когда они колошматятся по маминым ногам. Я их поддерживаю и почёсываю, так ему нравится. И ещё поплёвываю маме в попу — Хозяин не любит никакие смазки, кроме слюней. Во дела! Я ошалело сел на край ванной. Попробовал воду — уже почти остыла и машинально добавил горячей. А как же твоя мама к этому относится? А что мама — первое время она все ночи плакала и говорила — забудь всё, что видела и что делала, доченька, Куда ж нам бежать, что ж нам делать? Причитала и причитала, совсем не спала. Я её успокаивала, чё зря слёзы лить. Может, потихоньку накопим денюжку и поселимся где-нибудь. А работа поварихе первых блюд и посудомойке найдётся, чай, не проблема.
Да мне и не трудно — подумаешь, яйца почесать, я уже и забыла, как их чесала. Мама всё равно плакала и утром Хозяин ворчал, что она опухшая, как пьянь какая. Что люди подумают. Какие люди — мама моя торчит возле мойки или плиты, кто её там рассматривает. Постепенно всё так и пошло. Ну а ты? А что я — Хозяин сказал, что моему задку надо ещё пару лет подрастать, чтобы не треснул, как баклажан. А за два года много чего может измениться. Она рассуждала вполне по-взрослому. Я подумал и согласился — пару лет — это достаточно, чтобы что-то придумать. А как же мать твоя? Ничего, обвыклась. Раньше она хотела нормально потрахаться, как люди, я знаю, и она даже дала пару раз прежнему охраннику. Спереди, добавила Старушка, подумав. Я точно знаю, скандал был. Хозяин прознал как-то и уволил того охранника, теперь у нас дядь Витя, он старенький уже, на маму не полезет. И мама привыкла, говорит, терпимо. Я ей помогаю, как могу: уже знаю, что если ему хорошо чесать яйца, от яиц до жопки по шву и вокруг жопки, он быстрее кончает, Порычит, и в сторону отвалится. А я ему уже мокрое полотенце сую: через минуту его уж и нет, мама отдыхает, я ей то же полотенце подсовываю, чтобы не залить малафьёй кровать. А она ждёт, ни капли не прольёт, самой же потом застирывать. Бывает, конечно, если Хозяин дня четыре не показывается, то потом так много в маму наспускает, что и прольётся что-то, не удержать. Ну и что ж, разве ж это беда какая? По рукам мама не пошла, говорит, уже неплохо. А ведь могло всё и по другому повернуться — кто она — беженка из Грозного, да таких тыщи и тыщи по всему краю мыкаются. Без гроша, многие без документов и без родных. Без мужей. Она ж бежала когда, ненамного старше тебя была, Димыч.
Я крепко задумался: вот, блин, жизнь. То, что она рассказывала и возбуждало и остужало одновременно. А главное — надо что-то делать, это ж всё неправильно как-то. Старушка тем временем открыла слив и потянулась за лейкой душа. Я механически помогал, она, как всегда ловко, одним движением сполоснула спереди пипку-попку ладошкой, слегка подогнув колени и потянулась за полотенцем, мелькнув царапинами на бедре. Удивительное дело — стОит зажить на ней одним царапинам или синякам сойти, как немедленно на смену появляются другие. Вот коза-непоседа! Ты только никому ни словечка, лады? Хозяин строго-престрого грозил — будешь кому болтать — вмиг выкину на улицу в дождь. Я и помалкиваю, но ты ж мой друг, так? Я заверил, что друг, что могила. Она повеселела и принялась сушить волосы. Но никогда ей не хватает терпения высушить их хоть чуток. Постирала и повесила свой труснячок, сбегала, мелькая смуглыми ягодишками за Депеш Мод — всё она уже знает, где что. И затихла в кладовке. Это на часик, как минимум. Я пытаюсь ей подсовывать то краски, то фломастеры и книжки-раскраски, но она всё никак наиграться с обычными игрушками не может. Из лего она там домик построила, в нём поселила поросёнка и овцу, сторожит их двор бегемот, тоже резиновый. Сама себе там разные истории рассказывает. Иногда слышу, что и матерные словечки у неё невольно выскакивают, не фильтрует ещё базар, малявка. Но вот при моей мамке она ни разу ничего такого не ляпнула, не дурочка, чай.