15.
— Ладно, пока нет света, я вам расскажу одну стра-ашную историю о том, как в десятом классе средней школы меня совратила любимая учительница биологии. А чтобы вам все было понятно, то я добавлю, что к этому моменту у меня было сотни полторы любовниц. Тогда еще вовсю работали бердянские городские бани и я ходила туда как на работу, через день. Я бы и каждый день ходила, но это было опасно. Ах, как мне нравилось войти в этот влажный гулкий зал с кабинками и сразу же наметить будущую жертву! Она еще стягивает через голову платье, а я уже все знаю: и как она будет шарахаться после моей первой как бы нечаянной атаки, и как она снова придет сюда и будет искать меня взглядом, чтобы нечаянно оказаться рядом… Нет, это уже потом я стала тоньше и драматургически изысканней, а в пятнадцать лет я упивалась своей победоносной силой. За три часа в мыльной и парной я заводила три-четыре романа. Я вам больше скажу — именно в бане я положила начало своему состоянию. Жены крупных чиновников, партийные и комсомольские штучки, местная интеллигенция шли через мои руки, думая, что они такие единственные, такие неповторимые в своей сексуальной ориентации. Это я их всех лепила в общество, я их формировала. И сегодня, когда я мчусь на своем черном мерседесе, мне навстречу сотнями попадаются мои подруги. Ах, так много тайн уходит с каждым человеком, как хитер каждый человек в своей конспирации, как текуч. Ладно, расскажу о Полине Михайловне Тезей, тридцатилетней учительнице биологии, влюбившейся в невинное создание шестнадцати лет. Это невинное создание уже так поднаторело в своем ремесле, что с одного взгляда понимало влюбленный взгляд. Я вам должна сказать, красавицы, что женщины все без исключения склонны к лесбийской любви. Не дай бог, конечно, но может так случиться, что наступит действительное равноправие полов. И тогда произойдет катастрофа: мужчины перестанут интересовать женщин, потому что… Сами понимаете. Иногда говорят о какой-то солидарности сексуальных меньшинств. Господи, какая это ложь! Это солидарность париев, не больше! Какая лесбиянка без ужаса и отвращения может наблюдать этих грубых скотов, насилующих друг друга! Этих сюсюкающих нарумяненных педерастов, омерзительно пародирующих нашу тонкую и нежную повадку! Это бандитское мафиозное братство, больше похожее на сходняк, чем на любовный круг! И достаточно о них. Лучше я вернусь к бедной Полине Михайловне Тезей, которая однажды в апреле вышла из школы, а там расцвел миндаль. И Полина Михайловна увидела меня. А я увидела ее. У Полины Михайловны была…
— А вот и свет! — сказала Верка с сожаленьем. Все сощурились. Картина была живописная: голова к голове в углу лежали Оксана с Женей, а между ними, закинув ноги на круглые спинки дивана, валялись две подруги, положив друг дружке головы на плечо, иногда поворачивая их и целуясь перевернутыми губами. Между ними был четырехугольник дивана, куда протянула руку Женя, потом положила Оксана, и Верка с Наташей покрыли своими. Сначала было четыре руки на бордовом длинном ворсе, и сразу все приняли игру и начали схватывать друг дружку шестью, а Верка с Наташей убрали ноги сверху и вытянулись — Наташа вдоль Оксаны, а Верка вдоль Жени, и стало восемь рук, которые прятались, кидались, ловили и отпускали: как будто легкие птицы махали крыльями — сорок пальцев летало с алыми, перламутровыми, темнокрасными длинноовальными ногтями, бились ладошки о тыл и узкие кисти, нежноголубые векы открывались на сгибах, волшебно горели глаза у краев этой полыньи.
Потом приплыли лица в круг, одно в другое, и достаточно было пройтись язычком по радиусу и три пары губ подобно шлюзам сожалеюще провожали кораблик. А там уже летел другой в обратную сторону и кто-то вдруг не отпускал его: то Верка свой щедрый бант укладывала в Женю, то Наташа власть подтверждала над смеющейся Оксаной. Но пары не менялись — было тесно в плечах Оксане с Женей, они вминались ими по-борцовски и оттого в кругу уже хватались как волчицы, зубами. Верка ничего не поняла, играя, и ахнула, когда Оксана ее укусила. А Наташа, видя приближенье, задержала дыханье — Женя шла на нее оскалом. Но это была прелюдия: Женя вдруг извернулась вся и Оксана, сторожившая миг, кинулась на спину перед ней — их объятье было страшным. Верка побледнела. Ноги Оксаны беспомощно распались и начали танец открытого отчаянья — вкруговую согнутые колени крутили зад, пока Женя хищно кусала ее рот, широко зализывала лицо снизу вверх. Но в низ живота ярость еще не вступила, она сомкнула, смяла груди. Женя уронила голову за плечо Оксаны и вжималась, вжималась, собираясь расплющиться вмиг вспотевшими сударынями. Как видно, похожесть плеч, грудей, живота и даже смуглых ложбин внизу с черной курчавой оторочкой рождали в обеих стремление самоуничтожиться в другой и оттого иногда казалось, что то ли Женя, то ли Оксана попеременно хотят заглотить друг дружку или войти в другую через распахнувшийся до горла живот. Все тщетно: Оксана жалобно подвывала. Но Женя вдруг бурно начала кончать, обхватив ладонями ее лицо и уставившись глаза в глаза. Оксана затихла и танец ног прекратился. Обе они задержали дыхание… И Наташа увидела, как прибыла, еще и еще Оксана.
— Господи… — сказала Женя, отваливаясь на спину в изнеможении. — Скоро станем кончать на расстоянии… Оксана, ты ведьма.
— А ты один большой громадный хуй, — ответила Оксана, слабо улыбаясь. — Ты меня чуть не разорвала. Залезла уж лучше бы в меня и жила там… и дергала за ручку раз за разом, чтоб я кончала… без конца. Сладкая моя! — она погладила Женю по щеке. — Родить бы от тебя, что ли. Вот теперь я понимаю баб, которые хотят вовнутрь кого-то родного.
16.
— Мне кажется, что мы играем во второй лиге, — сказала Наташа. — Я просто раздавлена их классом. Это недостижимый идеал. Нам надо ходить за ними и все записывать.
— Ты лучше, — сказала Верка.
— Ты не обязана меня расхваливать. Я чувствую себя ничтожеством.
— Ты лучше, — повторила Верка. — Пусть одна из них сгибом пальца отбросит Вацлава, Прагу и Москву. Пусть попробует. Ты мой бог.
— Это просто везение. Тебе со мной повезло. А любая из них забросит тебя на небо. Видела я, как тебя Женя распалила.
— Ты ревнуешь? — обрадовалась Верка. — Скажи, ревнуешь? . . Ах, как я рада! . . Значит, я тебе немножко нравлюсь? Нравлюсь, да?
— Какая ты дура. Здоровая кобыла. Одно слово — манда. Ну, разве я могу сказать нелюбимому человеку слово "люблю"? Еще и так, чтобы она начала рассыпаться на мелкие части? Разве ты не заметила, когда показывала мне свои платья, что я плыву от тебя? От твоего смеха, когда ты убегала переодеваться, от твоих выходов с голой спиной? А когда ты упала без сил в шортах и с цветной тряпочкой на сжатых огромных и таких нежных, как крем на торте, нет, как масло, нет, как бедра под лобком, грудях — поняла, что я сказала?
— Ага.
— То я тебе шепнула это слово, а смотрела на них! на них я глазела, потому что пятый номер меня бросает в шок, я изнемогаю от пятого номера, если он к тому же сомкнувшись!
— Значит, только пятый номер? . .
— Не только, Манда Ивановна, не только… Я власть полюбила над тобой, поняла? Я вообще полюбила власть, когда ты под меня попала.
17.
Назавтра Оксана и Наташа мчались на работу.
— Все, Наталья, — сказала Оксана. — Начинается трудовой героизм. Ты — подчиненная, я — начальник. Все ясно?
— Ясно.
— И чтобы без рук. Ясно?
— Ой, до чего ты нудная!
— Что-о?
— То! Я у тебя два года работаю за гроши с одной только мыслью тебе понравиться, и вот когда что-то произошло, ты меня начинаешь ставить в угол. Что, я так провинилась? Или ты хочешь, чтобы я вела себя как Рихард Зорге?
— А как ты собираешься себя вести?
— Так!
И Наташа, взяв Оксану за шею, силой пригнула к своей юбке.
— Ну? — сказала она. — Лезь вниз, сука!
Оксана молча выдиралась из ее рук.
— Стекло подними, дура… — проговорила она. Наташа нажала кнопку, стекло поехало вверх, закрывая закаменевшего в безучастности шофера.
И тогда Наташа ухватила ее волосы на затылке и наотмашь несколько раз ударила по щекам ладонью, тылом, ладонью. От неожиданности у Оксаны брызнули слезы. А Наташа, продолжая держать ее волосы в горсти, другой рукой задрала свою юбку и вдвинула туда, где вот уже год не было трусов, лицо Оксаны. Она подняла согнутые в коленях ноги и с жадным любопытством смотрела, как всхлипывающая Оксана языком покорно лизала снизу вверх, скрываясь этим языком под складками и выскакивая на русый островок волос.
— Раздвинь пальцами! Что, неграмотная? Забыла, как тебя вылизывали? Клеопатра хуева! Лижи бедра! До колена лижи…
Наташа вдруг приплыла и задышала, полузакрыв глаза.
_ Ложись на сиденье.
И когда Оксана послушно и испуганно прилегла, робко глядя на нее с ее колен, Наташа взяла ее за вырез и с треском разорвала платье. Вывалились груди, все тот же пятый номер, и, полные, растеклись в стороны, дрожа на ходу машины. И только тогда Наташа медленно улыбнулась. И Оксана радостно вспыхнула в ответ, закинув ей руки на шею.
— Я сделала тебя! Сделала! — тихо сказала Наташа и, набрав слюны, плюнула ей в лицо так, как плюет мужчина, заканчивая акт. И Оксана слизывала ее слюну и ловила новые плевки открытым благоуханным ртом.
18.
А Женя в это время молчала. Молчала и Верка. Они сидели в лоджии в плетеных креслах и как бы загорали. Обе были голые, но то отчуждение, которое вспыхнуло вчера вечером в машине, так и не покинуло их.
— Так и будем молчать? — спросила Женя.
— Если вы хотите… — поспешно сказала Верка и поправилась, — если ты хочешь, я согласна…