— На что?
— Ну… мне встать на колени?
— Зачем?
— Ну… не знаю.
— Не знаешь, а согласна. Разве я похожа на насильницу? Я в жизни ничего не делала так. Никогда. Мне всякое рабство, в том числе Оксаны, доставляет одно горе. Я мужчин выбирала только равных. Потому я и к женщинам не тянулась, потому что они любят подкладываться. Поняла?
*****
— Ну… поняла.
— Не поняла ты. Ты себя любишь, а надо любить другого.
— Я люблю Наташу, — тихо сказала Верка. — Я ее так люблю, что могу умереть. Она мне сказала, что я ее буду помнить всю жизнь. Я и без нее знаю. Она мне знаете… знаешь что сказала? Она мне тихо на ухо сказала "люблю тебя" и я чуть не умерла от счастья. А она еще и еще раз сказала, то в одно ухо, то в другое. И я все умирала и умирала и удивлялась, что еще живу. А потом она сказала, что не сможет так сказать тебе и поэтому ты ее бросишь. Не бросай ее! Жень! Не бросай! Что хочешь тебе буду делать ради нее!
— Отвяжись.
Женя встала и пошла в комнату. Она не могла понять, зачем она здесь. Надо бы одеться и поехать домой, но автобус здесь за пять километров. Тоска.
Женя лежала, мрачно глядя в потолок. Тихо вошла Верка и села у ее ног. Протянула руку и погладила ее лодыжку.
— Ты хорошая… — сказала она по-детски. — Простишь меня?
— Все. Прощаю. Отстань.
— Я тебе не нравлюсь?
— Вера. Отъебись, я тебя прошу. Без тебя тошно.
— Хочешь, я тебя буду целовать? Я умею.
— Ни хера ты не умеешь.
— И Наташа, когда ругается матом, мне так сразу стремно! Я так бы и… не знаю! Хочешь, я тебя поглажу?
— Себя погладь.
— А! Ты хочешь? Смотри!
Верка подошла к изголовью и присела там на полу на корточки. Глядя исподлобья в глаза Жени, двумя руками огладила себя снизу, стала пальцами ласкать. От старательности даже высунула кончик языка.
— Вера, прекрати. Мне неловко смотреть на это. Ты все делаешь не так.
— Почему? Мне уже становится хорошо.
— Запомни, что это надо делать без рук. Надо так себя подвести, чтобы еле слышное касание — и ты кончила. А эта… физкультура — для дефективных детей.
Вера вспыхнула и встала.
— Я боюсь! — со слезами воскликнула она. — Я боюсь, если я не научусь, она меня бросит! Если ты ее можешь бросить, то кто я по сравнению с ней? Бревно! Колода! Я же знаю! Она завтра меня может бросить! Она поехала с Оксаной и сейчас обнимает ее! Эту суку! Она меня заставляла лизать ее везде! А я еще ничего не понимала! Мне было страшно! Я так плакала потом!
— Ну, хватит! — прикрикнула Женя. — Сама виновата. Сучка не захочет… Не реви!
— Женя… — Верка встала перед ней на колени. — Научи меня, прошу тебя… Научи!
— Этому не учат. Это или есть или нет.
— Учат. Я знаю.
— Пусть тебя Наташка учит.
— Она сама не умеет. Она простая.
— А я сложная?
— А ты сложная. Если бы не ты, мы были бы как животные.
— Слушай, Вера, скажи мне честно: почему ты выгнала Вацлава?
— Потому что он еще хуже.
— А! Так ты в этом грязном мире выбрала уголок почище, да? А Наташа что же?
— Не знаю… Мне это трудно объяснить. Как будто мое тело и вообще вся физиология живут в раю, а душа все это видит и ужасается.
— Ну-ка посмотри мне в глаза.
И она ударила Верку по щеке — один, другой раз! И все повторяла — как? хорошо? И била снова своей железной рукой, и приговаривала: это за папу, это за маму, за бабушку, за вторую бабушку, за двух дедушек, за славянский вопрос, за будущих твоих детей — одного, другого, третьего! . .
И точно, их у Верки родилось трое. И все трое — русские.