Барин только что проснулся, а верный камердинер его отца Трифон уже застыл вопросительным знаком у изголовья.
— Тебе чего? — спросил барин и потянулся. Болело все тело.
— Как доехали, ваше: э-э-э-э?
— Зови меня Василий Львович.
— Как доехали, Василий Львович?
— Так себе. Весна, а снегу навалило: Пришлось карету, в коей выехал из Петербурга, бросить, купить в деревне розвальни об одной лошади, а в санях соломы мало, всю спину отбил и яйца растрёс.
— Прикажете одеваться, или завтрак в постелю подать?
— Одеваться, умываться и завтракать в столовой! Подай халат, белье свежее и штаны какие-нибудь.
— А на завтрак что подать прикажете?
— А что мой батюшка покойный употреблял, то и подавай! Да шевелись, любезный!
Пока Трифон бегал за одеждой, барин скинул ночную рубаху и, сидя на краю постели, задумчиво перебирал свое внушительное мужское достоинство — волосатые яйца, каждое с увесистый мужской кулак, и член длиною до середины бедра. Интересно, подумал Васенька, говорят, что мужчины растут до двадцати пяти, и эта штука тоже? Впрочем, и так хорошо. Васенька с удовольствием вспомнил свою последнюю знакомицу, холеную сорокадвухлетнюю княгиню Юшину, истосковавшуюся по мужчинам в браке с престарелым мужем, и член дернулся, наливаясь кровью. И мамочка была хороша, и дочка ее, Как они смотрели на его стоявший член, с каким обожанием!
Когда Трифон вошел в спальню, освещенную ярким весенним солнцем, барин бурно кончал, изгибаясь и заливая потоками жирной спермы крашеные половицы. А он, как Лев Борисович покойный, любвеобилен, подумал камердинер.
— Ты: где: ходишь? — отдуваясь, с трудом сказал Васенька.
Член опадал, выдавливая на пол последние капли.
— Так это: Одежду подбирали с ключницей, все новое хотели, неношеное:
— Давай! И полотенце! А, впрочем, таз прикажи и воды. Хуй помою!
— Нюшка! Воды барину, умываться! — крикнул Трифон.
В спальню быстрыми шагами вошла красивая последней женской красотой тридцатипятилетняя ключница Анна в красном сарафане. При каждом шаге ее телеса колыхались, как бурные воды, а огромные груди грозились побегом из-под выреза белой льняной кофточки. Она несла фарфоровый кувшин с теплой водой, а на сгибе руки — чистые полотенца. Вслед за ней спешила молодая девушка с пустым тазом, нарядно одетая и лицом похожая на Анну. Увидев голого барина, она замерла и густо покраснела. Васенька встал и демонстративно оттянул с вялого члена крайнюю плоть, обнажив фиолетовую головку размером с очень крупную сливу.
Лей! — приказал он Анне.
Она лила воду из кувшина, нимало не смущаясь, а барин нарочито медленно полоскался в струе, то оттягивая крайнюю плоть, то надвигая ее обратно. Наконец он помыл член и велел девушке взять полотенце и насухо протереть своего "коня". Та робко, дрожащими руками обсушила барский член и покраснела еще больше.
— Как звать?
— Лукерья: Луша.
— Хороша Луша!
— Дочка моя, — промолвила Анна.
— А я так и понял. Похожа! Обе и ты, Трифон, после завтрака покажете мне дом. А снег сойдет, посмотрим все поместье.
После завтрака барин решил осмотреть дом, который был одноэтажным, но большим, с множеством комнат. Подавляющее большинство из них были нежилыми и не топились. Но одна комната привлекла внимание Васеньки. Она была заперта, но на двери красовалась большая картина, изображавшая коня с восставшим членом.
— Это что?
Камердинер крякнул.
— Это конюшня — комната для наказаний. Там стоят две "кобылы" , к ним привязывают провинившихся и порют.
— А две-то "кобылы" зачем? Впрочем, войдем!
Дородная Анна загремела ключами, подбирая нужный ключ. Наконец она нашла его, распахнула дверь и первой вошла в полутемный тамбур, вдоль стен которого стояли длинные лавки. Трифон пояснил:
— Здесь наказуемых раздевали, и раздевались сами конюхи.
— А это-то зачем?
— Чтобы было удобнее. Давайте разденемся, потому что старый барин запрещал входить в конюшню в одежде кому бы то ни было.
Они прошли в тамбур и принялись снимать одежду и складывать ее на лавки. Только Луша осталась стоять у входа, стыдливо закрыв лицо руками. Но в тамбур вошли два дюжих молодца и мигом исправили ситуацию, быстро сорвав с нее одежду.
— А вот и конюхи! — сказал Трифон. — Это Иван и Петр.
Конюхи поклонились барину и тоже молча, разделись: