Первая дружба — навеки
Детские клятвы — до гроба…
Где ты теперь, мой друг?
Анатолий Штейгер
В тот год мне исполнялось четырнадцать лет, и родители, решив, что я уже достаточно взрослый, отправили меня на всё лето на юг — в станицу к бабке. Был я в станице лет в семь или восемь, мало что помнил и потому ехал не без некоторой опаски… каких-либо друзей или хотя бы знакомых у меня там не было, и чем я там буду заниматься, я совершенно не представлял. Но дома затевался грандиозный ремонт, предполагалось, что растянется он до сентября, и родители твердо решили меня сплавить. Спорить с ними было бесполезно. Так в самом начале июня я оказался за несколько тысяч километров от дома, и, что самое главное, я впервые был без родительской опеки, которая к тому времени уже начинала меня порядком тяготить.
Станица оказалась большой, утопающей в зелени… Буквально сразу же, в первый день, выяснилось… по соседству с бабкиным домом, или, как там говорили, хатой, живёт Димка, с которым я тут же и познакомился. Точнее, познакомился он со мной, крикнув мне из-за невысокого покосившегося забора…
— Привет!
— Привет, — отозвался я, обернувшись. Пацан, стоявший за забором, был вихраст, симпатичен и смотрел на меня, не скрывая доброжелательного любопытства.
— Ты к бабке Нюре приехал? В гости?
— Да.
— Тебя как зовут? — спросил он.
— Андрей…
— А меня Димка. Ты что-нибудь в мотоциклах понимаешь?
— Нет, — я отрицательно потряс головой.
— Ну, ладно… Перелазь через забор, я покажу тебе свой моцик, — сказал он так, как будто мы знали друг друга по меньшей мере сто лет.
Так состоялоь наше знакомство. Я перелез через забор, мы пожали друг другу руки, и… для меня началась новая — деревенская — жизнь.
Димка, как вскоре выяснилось, оказался пацаном весёлым и неугомонным. Он постоянно что-то изобретал и придумывал, что-то организовывал и чем-то увлекался. Моциком оказался старенький мотоцикл "Восход", на котором Димка носился по станице, иногда — сняв глушитель, и еще ездил за травой для кроликов, которых он разводил. Моцик постоянно ломался — Димка его постоянно ремонтировал, причем, ремонтировать моцик Димке доставляло удовольствие. С Димкой мы оказались ровесниками, довольно быстро сдружились, через него я перезнакомился со всеми остальными ребятами, и уже через неделю я чувствовал себя настоящим аборигеном.
Еще через неделю Димка потянул меня с ночевкой на рыбалку…
Клёв начинался рано утром, мы посидели у костра, Димка вздохнул и первым полез в шалаш.
— Давай спать, — сказал он из темноты, сладко зевая. — Завтра с утра нужно клёв не проморгать.
Костёр, который мы разожгли, погас… Звёздное небо висело над миром… рядом, словно соревнуясь, орали лягушки, и мир, огромный и необъятный, был преисполнен таинственного великолепия…
Я еще несколько минут посидел на берегу и тоже полез вслед за Димкой. В шалаше было темно и уютно, спать не хотелось.
— Андрюха, хорошо в городе жить? — задумчиво спросил меня Димка.
— Нормально, — я неопределенно хмыкнул. В данный момент мне очень даже нравилось жить в станице.
— Андрюха… — снова нарушил молчание Димка, — а ты… ты уже пробовал?
— В смысле? — не понял я.
— Ну, ебался с кем-нибудь?
— Ну… — я на секунду запнулся и, сам не знаю зачем, соврал… — Ебался. — И, помолчав еще секунду, добавил… очевидно, для большей убедительности… — Ебался, и не с одной. В городе это просто…
— А у тебя их сколько было?
— Три, — сказал я.
Мы помолчали.
— А в жопу… — снова нарушил молчание Димка, — в жопу ты ебался?
— Ну, — отозвался я. — С одной… Мы её с Лёхой, с одноклассником, в жопу пёрли…
— Врешь ведь… врешь, да? — Димка пошевелился и, не давая мне ничего возразить, вдруг придвинулся ко мне вплотную, так что я ощутил на своём лице его горячее дыхание. — Андрюха, а хочешь… хочешь сейчас поебаться?
— С кем? — почти машинально проговорил я, не успев даже толком уловить, какой смысл может содержаться в Димкином вопросе здесь, в шалаше, где никого, кроме нас, сейчас не было.
— Со мной, — отозвался шепотом Димка. — Хочешь? Как с бабой…
Я почувствовал, как огнем вспыхнули мои щеки.
— Как — как с бабой? — прошептал я, и мне показалось, что я не узнал свой голос.
— В жопу… хочешь? Я серьёзно тебе говорю… давай! — Димка вдруг навалился на меня, обхватив руками мои голые плечи, и горячо зашептал, задышал прямо в моё лицо… — Я тебе дам… хочешь?
— Ты… ты серьёзно? — после секундного замешательства пробормотал я, с каким-то сладким ужасом ощущая, как в живот мне уперлось что-то большое и твердое — член у Димки стоял торчком…
Сердце мое лихорадочно застучало… В свои неполные четырнадцать лет я был обычным пацаном с типичной, свойственной этому возрасту, кашей в голове… смутные желания переплетались со страхом, под бравадой скрывалась неуверенность, какая-то случайная информация обрастала домыслами, полнейшая неискушенность прикрывалась враньём о мнимых успехах… как всякий нормальный пацан, я тайно занимался онанизмом, одновременно и стыдясь этого занятия, и испытывая к нему непреодолимое влечение. О сексе с парнями я никогда не думал — все мои познания в этой области сводились к нескольким словам, которые я если и употреблял, то, подражая окружающим, исключительно как ругательства. То, что этими словами нужно ругаться, приходило извне и усваивалось в голове как должное… "пидор", "педик", "пидарас"… смысл, стоящий за этими словами, был для меня лишен конкретики, и поскольку слова употреблялись исключительно как ругательства, то, естественно, и сами действия, стоящие за этими словами, воспринимались мною как нечто плохое, ненормальное и даже позорное… Словом, извращение. Иного не предполагалось…
И вот… Я лежал под Димкой обескураженный, сбитый с толку… То, что он предложил мне, было настолько неожиданным для меня, что я на какой-то миг растерялся. Мне вдруг вспомнился эпизод из книги Ремарка "Возлюби ближнего своего", которую я прочитал за месяц до этого. Там, изображая пребывание главного героя в тюрьме, Ремарк пишет… "Профессора выпустили через четыре недели. Вора — через шесть недель; растратчика — на несколько дней позже. В последние дни он пытался склонить Керна к педерастии, но Керн был достаточно силён, чтобы держать его на расстоянии. В конце концов, ему пришлось нокаутировать его прямым коротким ударом, которому научил его светловолосый студент"… Такая реакция — нокаутировать — вполне соответствовала моему, как мне казалось тогда, единственно правильному представлению, как нужно относиться к "пидарасам"… может, подумал я, мне следует сейчас нокаутировать Димку? И тут я вдруг почувствовал, как мой собственный член — помимо моей воли — стал стремительно увеличиваться, наливаясь упругой горячей твёрдостью…
— Серьёзно… а ты что — не хочешь? — в голосе Димки послышалось легкое удивление.
— Кто? Я?
— Ну, не я же… — Димка, лежа на мне, шевельнулся.
В шалаше было жарко, темно… Кричали лягушки…
Я лежал под парнем, своим ровесником, у меня был стояк, я чувствовал, как сладким ознобом наполняется мое тело — вопреки всем моим представлениям об этом… и — совершенно не знал, что мне следует делать дальше. С первого дня нашего знакомства, на протяжении двух недель, Димка ни единым словом не дал повода что-то такое заподозрить, и вдруг… кто он? пидарас? Слово "пидарас" у меня ассоциировалось с чем-то большим и волосатым…
Почему "пидарасы" должны быть волосатыми, я не знал… Очевидно, волосатыми в моем представлении они были по той же самой причине, по какой я считал одно время, что если заниматься онанизмом, то на ладони от такого занятия обязательно будут бородавки…
— А если кто-то увидит? — спросил я.
— Кто здесь увидит? Давай…
— Подожди…
Лежа под Димкой, я лихорадочно думал, как мне следует поступить… Согласиться?.. попробовать?.. или — оттолкнуть сейчас Димку, вырваться, выскочить из шалаша?.. это сделать ещё не поздно… а в шалаше — темно, уютно… и у меня стояк… и вообще… я поймал себя на мысли, что мне хочется… да, мне хочется попробовать то, что предложил Димка…
— Ты что — не хочешь? — тихо засмеялся Димка, обжигая меня горячим дыханием. — Никого ведь нет… чего ты боишься? Я сейчас лягу, как нужно, а ты… в очко меня… понял? Давай, раздевайся!
Он первым стянул с себя джинсы и плавки. В темноте смутно забелела его голая попа… Я медлил… Ну, засмеюсь я сейчас… выскочу, обзову его "пидарасом"… или скажу ему с чувством неоспоримого превосходства… "Я, Дима, этим не занимаюсь, я не пидор…" — ну, допустим, скажу ему так… и что? Что я от этого выиграю? Докажу себе — ему? — что… что я докажу? — что я, в отличие от него, нормальный пацан?..
— Ну, ты чего…
— Сейчас…
В конце концов, не он же мне будет засовывать, а я ему… Сердце колотилось… меня жгло любопытство, мне было страшно и стыдно, будто Димка предложил мне что-то заведомо непристойное, и вместе с тем всё сильней и сильней мне хотелось испробовать, испытать то, к чему он меня так откровенно подталкивал…
— Сейчас, — передразнил меня Димка… и вдруг, резко наклонившись надо мной, безошибочно припал своим ртом к моим губам, разжал их кончиком языка и, вобрав в свои, больно — и сладко! — засосал меня в губы… и в ту же секунду я почувствовал, как рука его, скользнув по моему телу, через брюки сжала мой напряженный, колом торчащий член.
— Разве так можно? — ошалело прошептал я, с трудом переводя дыхание.
— А почему нельзя? Давай… снимай штаны… — отозвался Димка, и тут же, не дожидаясь, сам расстегнул зипер на моих джинсах. Его рука коснулась моего члена…
Всё, я уже не раздумывал! То внешнее, что было привнесено в мое сознание, вдруг испарилось, в один миг исчезло — и, подчиняясь непреодолимому желанию, сладостной волной прокатившемуся по всему моему телу, я быстро стянул с себя джинсы и плавки… напряженно вытянувшийся мой член упёрся Димке в ногу, а Димкин член — мне в живот, я прижал Димку к себе, наши голые тела вдавились одно в другое, Димкины ноги оказались между моими ногами, руки наши переплелись, горячие и нахальные Димкины губы ненасытной присоской впились в мои, язык его уверенно проскользнул мне в рот, а мой язык очутился во рту у Димки… — и почувствовав, как сладчайшее наслаждение ознобом охватило всё моё тело, я изо всей силы прижал Димку к себе, тоже начал его тискать, сосать и лапать, с каждой секундой всё больше и больше испытывая от всего этого жаркое, ни с чем не сравнимое чувство сладостного озноба, так что казалось, что каждую клеточку моего мальчишечьего тела начинают покалывать невидимые иголки…
*****
— На, намазывай, — разжав свои объятия, Димка сунул мне в руки круглую плоскую баночку.
— Что это? — не понял я.
— Вазелин. Мажь…
— Как? Весь хуй?
— Ты что — дурак? — Димка тихо засмеялся.
— Почему дурак?
— Потому… дай сюда, я сам смажу, — он взял у меня баночку. — Видно, очко у той девки было железное…
— У какой девки?
— Какую ты в жопу ебал… на сухую ебал её, что ли? — Димка опять засмеялся.
Я промолчал. А что я мог сказать? Димка зачерпнул из баночки пальцем немного вазелина и, оттянув на моём члене крайнюю плоть, обильно размазал вазелин по головке. Потом, сунув руку себе между ног, прошептал, поясняя…
— Норку тоже смазать надо…
В шалаше запахло вазелином. Димка вытер палец о край покрывала, которое мы принесли с собой, и тут я совсем некстати подумал, что мы с Димкой, наверное, как "пидарасы"… ну, и пусть! плевать! — отмахнулся я от этой мысли. Димка лёг на спину, поднял вверх полусогнутые в коленях ноги и, когда я, стоя на коленях, пристроился к его заду, положил ноги мне на плечи, а руками сильнее раздвинул свои ягодицы.
— Всовывай! — тихо скомандовал он.
Для удобства я немного присел и, держа член у основания, ткнул им Димке между ног.
— Выше… выше немного… — донёсся до меня Димкин шепот, и, повинуясь этому шепоту, я послушно направил член вверх. — Ещё чуть выше… — снова прошептал Димка. Член скользнул между его ягодицами и открытой головкой упёрся в очко, словно в маленькую воронку. — Вот так, нормально… давай, засовывай… только не сразу, понемногу…
Я надавил… и — стал медленно вводить свой член в расширяющееся под его напором заднепроходное отверстие… Вот оно, запретное и всем доступное, сладкое, но многими неиспытанное и неиспитое наслаждение!.. Димка скрипнул зубами и закусил губу, тело его напряглось… а я почувствовал, как головка, словно провалившись, вскользнула в Димкину норку вся, целиком… опираясь на руки, нависнув над Димкой, я надавил ещё, и член впритирочку заскользил дальше, в горячее, плотно обжимающее отверстие…
— Ещё… — выдохнул Димка прерывисто и тихо, — суй глубже…