— Тише! Соседи за стенкой все слышат, не говори в голос, у меня слышимость отличная.
Молчим. Я лежу головой на его руке и на моем плече другая его рука. И вот он шепчет:
— Всю мою сознательную жизнь мечтал оказаться с тобой в одной постели. И
надо же — перед свадьбой: Я заплакал потому, что больше не могу
сдерживаться, меня прорвало. Я сейчас скажу вещь, за которую людей презирают, ненавидят, увольняют с работы, за которую людей казнят полнейшим одиночеством. Но я скажу.
Я прошептал:
— Жень, не пугай.
— Я не пугаю. Я скажу то, чего никогда не мог бы выговорить. Но я знаю, что больше никогда мне не суждено, Леша, лежать с тобой рядом, в темной комнате, чувствовать на себе твое дыхание и иметь возможность шептаться с тобой. Я тебе сейчас скажу то, чего не скажу больше никогда и никому, даже Настьке: я люблю. У меня в жизни есть любовь. Но это не Настька. С Настькой у нас будет ребенок. Она уже подзалетела, дело решенное. Моя любовь — это такое чувство, благодаря которому я вообще существую. Никто не знает, что я весь представляю собой непроглядную черноту, моя душа — сплошные потемки. Но в этом непроглядном мраке, Леша, есть область яркого света. Это моя любовь. Не знаю, что с этой областью произойдет после того, как я тебе выговорю мою тайну, может быть, там все тоже померкнет после этого, потому что я привык носить этот свет в себе много лет и никому о нем не говорить. Не знаю. Но сейчас, когда я оказался с тобой один на один, я понял, что другого такого случая не представится.
— Если боишься, — прервал я его шепотом, — то можешь не говорить.
— Я только одного боюсь в этой жизни, Леша.
— Чего?
— Потерять тебя. Потому что я люблю — тебя. Оказывается, есть вещи, которыми человек абсолютно бессилен управлять. Это относится к чувству, про которое я тебе говорю. Мы с тобой встретились на первом курсе, знакомы уже двенадцать лет, а это чувство возникло во мне при самой первой встрече между рядами — и всегда со мной. Мы с тобой первый раз увиделись между столами в 25-й аудитории. Ты выбирал место, где приземлиться, и я шел тебе навстречу и тоже хотел найти место за столом. И — все. Я — подзалетел. Страшней, чем Настька. В самом что ни на есть безысходном смысле. Никогда со мной до того ничего подобного не было. И после института мужчины не становились объектом моей любви, ты знаешь. Если бы хоть раз со мной что-то подобное произошло, я бы не так удивлялся. Но моя любовь адресована к одному тебе.
Я перестал дышать. Женька замолчал. Он зашептал снова:
— Можешь всем рассказать о том, что я тебе сказал, я готов к тому, что стану всеобщим посмешищем.
— О какой любви ты говоришь? — прошептал я. — Не понимаю. Мы друзья.
Он тут же ответил:
— О самой настоящей. О любви, Леша. Я всю мою жизнь мечтаю, чтобы ты меня поцеловал, чтобы мы с тобой лежали не как сейчас — официально, в трусах, а голые, и чтобы ты меня целовал, а я имел возможность целовать тебя. Я говорю о вот такой любви. Просто — о любви. Никакой дружбы мне больше не надо. Я нашей дружбой сыт по горло.
Мы помолчали.
— Я думаю, — прошептал Женька, — что произошла страшная ошибка природы. Не может быть, чтобы я, человек рациональный, полюбил тебя с бухты барахты. Наверное, Леша, между нами что-то было в прошлой далекой жизни, мы были какими-то другими, но о чем-то мы там с тобой не договорились. Иначе я свое чувство объяснить не в состоянии.
Я поцеловал его долгим поцелуем прямо в его говорящие губы. Я присосался к его губам, потому что в этот момент вдруг ясно осознал, что он попал в мое самое больное место. Он, конечно, не догадывался, какой жуткий образ жизни я веду. Внешне у меня обстояло все респектабельно: мой сын-третьеклассник уже передумал становиться космонавтом и решил стать милиционером. Но временами я тоже думал про свою прошлую жизнь. Правда, Женька никогда не был предметом моего романтического бреда, поскольку я его воспринимал как молодого мужчину не для меня: его затяжной роман с Настей убеждал в том, что я у Женьки на периферии. Теперь я целовал "молодого" — и Женька отвечал мне слабо, покорно, прижимаясь ко мне не только губами, а всем лицом. Носом я чувствовал его мокрые от слез щеки, и щемящая жалость к нам обоим заполнила всего меня. Я целовал Женьку, ставшего мне вдруг чужим и незнакомым, сладко и агрессивно возбуждающим меня. Я стянул с него трусы, стянул трусы с себя, мы чуть не упали с узкой тахты, но когда снова легли, то сразу столкнулись стоячими членами, прижались друг к другу.
— Леша, — шептал Женька, — Леша: Что я должен делать, скажи мне? Научи.
Я умею только любить тебя, но я никогда не имел дела с мужчинами.
Я молча целовал его опять в губы — и он отвечал мне поцелуем. Теперь уже
Женькина голова лежала у меня на руке. Я легонько вывернулся и лег прямо
на него. Поцелуй притягивал нас. Женька расставил ноги — и я провалился к нему между ног. Мой член уперся ему в попу. Он вдруг согнул ноги в коленях и подтянулся ко мне своим пышущим огнем очком. Я ощутил этот жар головкой. Я сильно двинул член вперед — и уткнулся в непроницаемую стену. Я смело схватил Женьку за ноги и положил их себе на плечи. Очко приблизилось к моему концу, я потыкался в него — ласково, но настойчиво. Очко приоткрылось. Как Женька это сделал — не знаю. Но я стал постепенно проталкивать член в его очко.
— Больно, Лешенька, становится очень больно, — прошептал скороговоркой Женька.
Я тут же отполз обратно.
— Нет, — зашептал Женька, — я хочу, чтобы это произошло сегодня, прямо сейчас! Делай мне больно, если считаешь нужным, Леша! Делай же! Я готов!
И все же я предпринял щадящий вариант: я напустил себе в ладонь обильно
слюны, смазал ему рукой очко и снова приблизил конец. Я очутился в лужице собственной слюны. Надавил. Женька слегка вскрикнул. Но я почувствовал, что он не отодвинулся от меня, а, наоборот, приблизился. Надавил еще. Надавил еще сильней. Член стал ломаться. Я взял его рукой итут же двинул его внутрь Женьки с отчаянной силой. Моя рука уперлась в его промежность — головка была внутри. Женька тихо крикнул. Но я убрал свою руку и загнал член до упора. Одновременно я налег на Женьку и впился ему в губы страстным поцелуем.
Мой член внутри замер. Женька подо мной лежал, трепеща. Он целовал меня сладко, нежно, ласково, постанывая от боли, но привыкая к этому новому ощущению. Я приподнял таз — и снова опустил его. Женька обнимал меня за шею и ворошил мне мой бритый к свадьбе затылок.
— Люблю, — услышал я страстный шепот, — люблю тебя безумно, Лешка! Это
все неправда!
Я ответил шепотом:
— Больно?
— Нет.
— Значит, Женька, это правда.
И я затрахал его, как водится. У него были мясистые ягодицы и ляжки, которые при каждом моем прикосновении тряслись из стороны в сторону. Яэто чувствовал руками, которыми оперся на кровать.
— Кажется, кончаю, Леша! — закричал шепотом Женька.
— Подожди, подожди, — зашептал я, — мы кончим вместе, я сейчас!
Но он уже не мог держать: сперма брызнула мне снизу в подбородок, я впился поцелуем Женьке в рот, заглушая его крики счастья, очко его то больно сдавливало мой член, то распускалось, делаясь широким. И в этот момент я сам закричал — крик ушел в нутро Женькиного рта: из меня вырвалась сперма и заполнила всю Женькину внутренность. От неожиданного ощущения он испуганно приподнял зад — но сперма била из меня неудержимо. После того, как извержение закончилось, я еще не меньше пяти минут ебал Женьку, не в силах вынуть член: он упорно стоял, и я боялся, что своей твердостью он сделает Женьке больно. Только когда член стал обмякать, я медленно вынул его и лег на Женьку плашмя. Мы оба были мокрые. Пот с меня струился крупными каплями. Женька тяжело дышал. Он еще обнимал меня за шею, прижимая к себе. Руки его бессильно упали — я освободился из его объятия и перевалился на тахту.
Мы снова лежали лицом друг к другу. Дышали друг другу в носы. Наши губы соприкасались. Но все, все, все вокруг было уже другим. Не только на тахте и не только в этой однокомнатной квартире — во всей жизни.