— Нет, — прошептала воспитанница, вешая нос. — Не хорошо…
— Раз ничего не выросло, значит, и прятать нечего, — не обращая внимания, продолжал я, разнимая ее ручки. — Или все-таки выросло и ты от меня скрываешь?
Дашка в первый момент изо всех сил пыталась оставить руки на месте. Но как только сообразила, что тогда прямо сейчас ее ждет новый круг ржачной пытки, расслабилась и послушно дала мне опустить ее ручки.
— Не грусти, — ободряще гладя свою игрушку по головке. — Мы будем часто-часто проверять, что там у тебя где. И как только вырастет, мы это тут же увидим. Ага?
Дашулька очень долго молчала. Потом ее руки поползли на старые места, чтобы снова спрятать все от меня. Остановились. Расслабленно упали вдоль туловища. Девочка чуть хихикнула, посмотрела мне прямо в глаза и кивнула.
— Ага, — почти весело отозвалась она.
— Дашенька, — я сгреб ее в охапку и сильно прижал к себе. — Ты просто замечательный ребенок. И я тебя уже люблю.
Дашкино лицо прижалось к моей рубашке. Я чмокнул ее в макушку и сказал:
— А знаешь, что еще?
— Что? — воспитанница подняла голову. На меня уставились любопытные глазища. На носу у девочки четко отпечаталась пуговица.
— Мы с тобой сожрали пломбир, но в морозилке нас ждет шикарный торт из мороженого. Просто пальчики оближешь. Найдется местечко? Что скажете, ваше королевское величество? — щелкнул я ее по животику.
— Наше величество подумает, — важно ответила чудесная малышка, но не выдержала и заржала.
— Вперед! — стряхнул я ее с колен на пол.
По дороге на кухню я приостановился.
— А к торту сварю-ка я какао, вытащим "Байкал", по сусекам поскребем, по амбарам пометем. И отметим как следует твое новоселье.
Подхватил Дашеньку на руки. Она смотрела не отрываясь. Молча. Испытующе.
Я утонул в этих глазах. Очень серьезно, будто давая клятву и ей, и себе, медленно начал:
— Хватит тебе бродяжничать. Дашуля, я очень хочу, чтобы этот дом стал твоим. И чтобы тебе тут было хорошо. Очень хорошо. Живи тут. Долго. Всегда.
Я отвел глаза, потому что к горлу вдруг подкатил комок. Посмотрел в зеркало. Девочка сидела попой на моей согнутой руке, и попка в этом месте смялась, сморщилась, будто она улыбается мне.
Я судорожно прижал к себе малышку, потерся щекой о ее волосы. Горло отпустило. Чуть отодвинул свое сокровище, чтобы снова заглянуть ей в глаза. На них набухали слезы.
И, наконец, Дашка обхватила меня за шею и разрыдалась.
— Спасибо, — шепнула она мне прямо в ухо и раскисла окончательно.
Голенькая девочка обвила меня, как столб, и ручками, и ножками. Лапай сколько влезет!
Но мне сейчас совершенно не хотелось ее лапать. Я укачивал бедолагу, целовал в лоб, в щеку, в зареванный глаз, — куда придется, — и повторял:
— Все-все-все, уже все хорошо, ты уже дома, ты уже со мной.
А в ответ в ее серых глазищах все сильней и сильней разгорался синий свет, как в летний полдень светится чистое небо…
Почти весь остаток вечера Дашка провела у меня на руках. Так ела, смотрела видик, счастливо хохотала, когда я тормошил, щекотал и шутливо шлепал ее.
Перед сном я выкупал свою воспитанницу. На этот раз — сам. В процессе, якобы, обнаружил прыщи, опрелости и другие страшные вещи, которые срочно нужно было начать лечить.
Поэтому я оставил девочку поплавать, а сам все подготовил. Из гардеробной были вытащены нужные вещи. И после ванны глупышку ждал застеленный стол, где я с ней развлекался на первый раз минут десять. Под маркой смазывания я впервые так нахально налапался дурочку, так хорошо разглядел все ее секретные места. Мне даже удалось слегка возбудить свою игрушку.
Потом мы переехали в постель. И сразу уснули. Так мы устали за этот буйный день.