— Чем теперь займемся, ребенок? — спросил я, когда мы доели. Дашка пожала плечами.
— Ладно, сегодня будем целый день лениться. Отдыхай в свое удовольствие. И мультики — сколько влезет. Завтра уже так не дам. Будет все как положено: утром — зарядка, обливание-растирание, днем — занятия. Проверю, что ты знаешь, и начнем учиться понемножку.
Само собой, девчонка зафыркали и забухтела.
— Не бубни, как старушка, сказал же, это завтра. А сейчас погнали дальше мультики смотреть.
Я решил, что хватит Дашке прятать от меня свои симпатичные местечки.
Первым делом заставлю ее показать сиськи.
Это было несложно. Когда девчонка пошла в выбирать кассету, я чуть задержался на кухне. Поставил на стол большой поднос, в него — низкие толстые стаканы, в которые налил сок. Насыпал разных конфет.
В гостиную я пришел с пустыми руками. Удобно устроился в кресле. А после первого мультика будто бы вспомнил:
— Ребенок, я на кухне поднос забыл с соком и со сладостями. Хочешь?
Конечно, наголодавшаяся Дашка хотела!
— И я хочу. Тащи сюда.
Стараясь не ухмыляться, я ждал Дашкиного появления. И она меня не разочаровала.
Поднос был здоровенный и тяжелый. Девчонке приходилось держать его перед собой обеими руками. В принципе, она могла бы прикрыть подносом сиськи. Но для этого его пришлось бы нелепо задрать, к тому же полностью открыть низ. И Дашка не стала.
Она вошла в комнату задом, и стала, пятясь, подходить ко мне.
— Избушка-избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом, — сказал я, когда девочка допятилась до стоящего у кресел стеклянного журнального столика.
— Возьми, — Даша, не оборачиваясь, попыталась неуклюже завести поднос за спину.
— Поставь на столик, — попросил я. Она продолжала мяться.
Я неторопливо разглядел ее ладную крепкую попку. На ней были милые ямочки, как бывают на детских щеках. Очень хотелось ее погладить. Но мне не нужно было, чтобы воспитанница (я ее уже называл так про себя) с воплями уронила поднос и все разлила и разбила. Надо было, чтобы она повернулась. Поэтому я невинно сказал:
— Ух ты, попка розовая какая. Хорошо отмыли мы ее.
Поднос все-таки чуть не полетел на пол, так стремительно развернулась глупышка.
— Ты! . . ты! . . — гневно начала она, краснея до ушей и поставила свою ношу на столик. Тут она поперхнулась и даже не покраснела сильней, а залилась рубиновым светом, потому что заметила, что я нахально пялюсь на ее маленькие грудки. Они были конической формы и кончались остренькими сосками.
Дашенька прихлопнула одной рукой их, другой — низ животика. И приготовилась к возмущенной речи. Но я ее опередил.
— Ну вот, я же говорил, ничего у тебя не выросло еще. Малышка, а стесняется так, будто правда есть, что прятать.
— Дурак! Все у меня выросло! Я тебе не малышка! Я! . . Дай одеться! Я! . .
Я забросил руку, поймал дурочку за попку и рывком подтянул ее к себе.
— Предупреждаю первый и последний раз: назовешь меня дураком или будешь выделываться — будешь получать по заднице. Вот по этой, — для убедительности я легко подшлепнул по напружинившимся половинкам снизу.
Стоящая передо мной воспитанница повела себя так, как я и надеялся. Дашка сразу не могла сообразить, как стряхнуть мою лапу со своей оскорбленной попки, не убирая руки от других своих местечек. Она попробовала присесть, чтобы выскользнуть. Но моя рука придерживала ее как раз снизу. Вышло, будто глупышка садится на нее. Она покраснела еще больше, на глазки даже навернулись слезы от обиды. Я продолжал спокойно разговаривать со своей игрушкой, подгребая ее еще ближе. Так, что девочка теперь стояла у меня между колен. "Мои ушки плохо слышат. Спой еще раз свою песенку, только сядь ко мне на язычок" — вспомнилось вдруг. Чуть не заржал, но сдержался. И продолжил тем же ленивым небрежным тоном:
— Ладно, оденем тебя. Сиськи-письки как у детсадовской малышки, а смотри ты, стесняется. Прямо как большая.
Дашенька аппетитно виляла попкой в попытках сбросить нахальную лапу.
— Я не малышка! — заорала она. — Руки убери!
— Хорошо-хорошо, я тебя буду большишкой называть! — покладисто ответил я, с преувеличенной серьезностью покивав головой. И убрал руку.
Дашка начала успокаиваться: до нее дошло, что я снова пообещал ее одеть.